целлулоида, что пространство между оболочками заполняет вязкое, упругое вещество, наподобие бакелитовой смолы, которое поглощает кинетическую энергию микроскопических метеоритов, бомбардирующих эфирный корабль в его стремительном полете между мирами. По словам инженера-пилота, в особых резервуарах этеронефа хранятся запасы вещества, которое возгоняется под воздействием энергии, выделяемой цилиндром, и выбрасывается с огромной скоростью из специальных сопел в днище корабля. По сути, этеронеф – это особым образом устроенная ракета Циолковского.

Борис невольно ощутил гордость за своего соотечественника, который открыл тот же способ движения в междупланетном пространстве, что и высокомудрые марсиане. Впрочем, до создания столь совершенного летательного аппарата землянам было еще далеко. Осыпая благодарного слушателя подробностями технического устройства этеронефа, Тэо двинулся в обход рубки. Борис уже заметил, что механизмов управления в ней существенно больше, чем в крошечной лодке. Расположены они были в несколько ярусов, вдоль вогнутых стенок внутренней обшивки, на полукруглых металлических стеллажах. Между ними и бродил Тэо, прикасаясь к многочисленным рычажкам и клавишам. Борис со своего места внимательно наблюдал за его манипуляциями. Впрочем, момент отлета, который не отличался особой торжественностью, он все равно прозевал. И неудивительно, ведь подъем этеронефа, чья громадная масса была уравновешена аппергитом, едва ощущался. В какой-то момент инженер-пилот вдруг повернул большое колесо, похожее на корабельный штурвал, только насаженное на вертикальную ось, приборы тревожно перемигнулись оранжевыми глазками, и полотнища полярного сияния за окнами, казалось, медленно двинулись навстречу.

Ни одно живое существо Земли не покидало еще пределов родного мира. Нетопыри носятся в ночи над самыми крышами, выхватывая из прохладного воздуха невидимую человеческому оку мошкару. Хищные птицы парят под облаками, высматривая добычу в полях. Аэропланы, смешно подскакивая на кочках, взмывают в небеса, чтобы через несколько десятков минут снова подскакивать на тех же кочках. Воздушные шары не могут подняться туда, где плотность атмосферической оболочки становится недостаточной для дыхания аэронавтов. И лишь единственный из землян, русский астроном Борис Аркадьевич Беляев, подремывая в удобном кресле, возносился туда, где нет ничего, кроме ледяного безмолвия и беспощадного солнечного блеска.

Борис и впрямь задремал. Долгий, полный необыкновенных впечатлений день растворился в полярной ночи, которая незаметно перешла в вечную тьму междупланетного пространства. Силы оставили могучее тело петербуржского приват-доцента, свесив голову на грудь, он спал, не ведая, что этеронеф продолжает плавно подниматься над Землей. Тэо не стал будить пассажира. Он стоял у круглого окна, наблюдая, как развертывается за бортом панорама самого большого континента третьей планеты. Крохотный островок, со всех сторон осажденный паковым льдом, скоро пропал из виду. Через несколько минут под выпуклым днищем этеронефа расстилались лишь озаренные бледно-зелеными всполохами полярного сияния вечные ледяные поля холодного океана.

Эфирный корабль уходил в междупланетное пространство по огромной дуге, постепенно смещаясь, относительно Земли, от северного полюса к экватору. И чем выше он поднимался, тем сильнее земная поверхность напоминала географическую карту. Белые стада облаков скрывали детали, но Тэо все-таки различил очертания Скандинавии у самого края выпуклого земного щита. А дальше, на юго-западе, сразу за ясными контурами Средней Европы, темнело неровное пятно Туманного Альбиона. Инженер-пилот перешел к окну по правому борту и вдруг со щемящей тоской в сердце разглядел заснеженные просторы Среднерусской равнины, широкий размах волжских заледеневших плесов за ними, а еще дальше, ощетинившийся лесами, каменный хребет Урала, уже озаренный восходящим солнцем.

Без малого год провели марсиане в этом громадном, полном света, влаги и жизни мире. Тэо хорошо помнил свои первые впечатления. Его повергали в трепет нагромождения искрящегося на солнце льда в Ледовитом океане. Сумрачные хвойные леса по берегам величавых северных рек будили подавленные тысячелетиями культуры, атавистические инстинкты. Исполинский голубой купол, раскинувшийся над необозримыми полями, от края до края которых ходили волны золотого жита, вызывал благоговение. Но более всего потрясла Тэо первая встреча с землянами – обыкновенными мужиками и бабами, которые себя называли поморами. Как ни странно, они говорили на певучем языке, чем-то напоминающем наречия древних племен, некогда населявших Экваториальные нагорья Марса.

От языка этих племен в современном всеобщем языке Красной планеты осталось лишь несколько слов: «эол», означающее «человек», «хизма» означающее «смирение», «ормо» означающее «очаг». Поэты Шэола любили складывать из этих трех слов причудливые комбинации, претендующие на мудрость. Самая простая: «Эол но хизма со ормо» – «Человек смиреннее очага». Как ни странно, в многочисленных языках людей Земли встречались схожие по звучанию слова, хотя имеющие иное значение. Это могло оказаться чистым совпадением, ведь по физическому строению разумные обитатели четвертой и третьей планет близки, а следовательно, число звуковых комбинаций, которые способны произнести столь схожие существа, ограничено. Однако при всей