Было раннее июньское утро. Трава и цветы сверкали росой, в воздухе звенело пение птиц. Молодой крестьянин остановился и невольно загляделся на родные горные места. Налево, на Дубовой горке, в первых лучах зари загорались верхушки дубового леса. Прямо впереди синел могучий старый лес Дмо-ут, тут же высился Зеленов, рядом с ним Гавловице, а у самого леса —Гамры. За Дмоутом в голубоватой дымке виднелся длинный хребет Осека. Куда ни глянь, всюду холмы, горы, вершины, покрытые дремучими лесами, принадлежавшими когда-то ходам.

Хозяйским взглядом окинул все это Козина, и его взор остановился на волнующейся полосе хлебов за усадьбой. Крестьянин глубоко вздохнул и, серьезный и задумчивый, вернулся в дом. Мать была уже там. Дети проснулись. Только теперь почувствовал Козина всю тяжесть предстоящей разлуки. В это мгновенье он забыл о великой борьбе, о цели, ради которой он уходит из дому,—для него существовали только дети. Он внушал Павлику, чтобы тот не очень шалил без него, и гладил золотистую головку Ганалки, с улыбкой отвечая на ее детские вопросы о дороге, о Праге, о которой в последнее время она много слышала от взрослых…

В это время вошел Сыка, совсем готовый в дорогу.

Делать нечего! Ганка встала и принесла мужу его лучший жупан, в который он и переоделся. Придется ведь ходить к важным лицам. Это был свадебный жупан. В одну из петлиц его были продеты две длинные ленты — подарок невесты, память о счастливом дне свадьбы1.

Уже вставали из-за стола, когда послышался голос Криш-тофа Грубого и в комнату вошел седовласый драженовский дядя, готовый в дорогу. Он пришел проститься.

— Я старый человек, и кто знает, что может быть. Хотел еще раз взглянуть на тебя, сестра, да на тебя, Ганка, и на детей твоих. Сохрани вас бог!

Ганка расплакалась. Старая Козиниха молча протянула брату руку, глаза ее тоже подернулись слезами и губы ее дрожали. А когда подошел сын и стал прощаться, слезы ручьем потекли по ее морщинистым щекам. Она окропила его святой водой и перекрестила.

Козина, улыбаясь, старался как-нибудь успокоить плачущую Ганку. Не навек же он уезжает! Но когда он наклонился к детям, чтобы поцеловать их, у него подкатил к горлу комок.

В самую последнюю минуту прибежал Искра Ржегуржек. Не мог же он не попрощаться с верным другом и крестным отцом своего Иржичка! Вместе с женщинами и детьми он проводил Яна за ворота, где уже дожидалась приготовленная повозка. Тут же собрались соседи пожелать своим выборным счастливого пути.

Повозка тронулась. Козина все время оглядывался. Оглядывался даже тогда, когда уже не видно было плачущей жены и детей, оглядывался с грустью, пока не скрылся окончательно из глаз родной Уезд. Спутники его тоже были задумчивы и молчаливы: ведь на такое серьезное дело отправлялись они! Разговорились лишь в Домажлице, где их ожидали остальные выборные: Иржи Печ из Ходова, Немец из Мракова, горячий Брыхта из Постршекова и Адам Эцл-Весельчак из Кленеча. Все семеро разместились в повозке и, не теряя времени, тронулись в путь, в Прагу.

1 Эти ленты полагалось носить, «пока цел хоть кусок жупана».

Недалеко от города их нагнала карета, запряженная четверкой вороных в роскошной сбруе. За каретой ехала повозка с панской челядью. Позади скакали четверо верховых. Когда карета поравнялась с повозкой ходов, Козина привстал, чтобы лучше рассмотреть, кто едет. В это время чья-то рука отдернула занавеску, и из окна кареты выглянуло веснушчатое лицо, обрам генное пышными буклями аллонжевого парика.

Взгляд Козины встретился с холодным, колючим взглядом Ламмингера. Молодой ход не отвел глаз. Голова барона исчезла за занавеской. Занавеску опять отдернули, и ходы увидели в оконце милое личико младшей дочери Ламмингера.

— Видно, захватили с собой достаточно золота! —буркнул Печ из Ходова.

— Чтоб ему шею сломать по дороге! —от души пожелал Брыхта, следя своими пылающими черными глазами за баронской каретой, быстро катившей по направлению к Праге.

Из выборных никто, кроме «прокуратора» Сыки, не бывал раньше в Праге. У них голова закружилась, когда они очутились в чешской столице. Куда Домажлице до этой громады—столько улиц, столько домов! Куда самым большим праздничным сборищам и крестным ходам в их горном крае до этого непрерывного потока людей, переполняющего улицы в самый обычный будний день! Меньше всех отдавался этим впечатлениям Козина. Он тоже был удивлен и поражен, но чудеса столицы не поглощали всего его внимания. Мысли его были заняты только делом, ради которого они сюда приехали, и прежде всего земляками из второй делегации, отправленной тайком в Вену вместе с Искрой и прибывшей из Вены в Прагу, чтобы вместе с ними отстаивать ходские права перед апелляционным судом.

Они нашли их без большого труда. Ходоков было трое — Пайдар из Поциновице (он был также и в первой делегации, которая