взгляд с Козины на Сыку. Те поняли, на что он намекал.—Мы с собакой лучше управимся,—добавил он насмешливо.

Все вокруг засмеялись.

Только Козина и Сыка оставались серьезными. «Да, пожалуй, Сыка был прав,—подумал Козина,—когда намедни говорил, что пан нарочно всячески раздражает ходов, чтобы дело дошло до драки».

Все это происходило в конце масленой, почти перед самым заговеньем. Искра Ржегуржек редко сидел теперь дома. Он был нарасхват — приглашения сыпались со всех сторон. Приходилось брать с Собой даже слепого отца, но и вдвоем они еле справлялись. Давно уже не было такой веселой масленицы. Молодежь плясала вовсю, да и люди постарше, давно забывшие, что такое танец, теперь нередко пускались в пляс. Всем было как-то легче, свободнее на душе.

А у Искры был еще особый повод для радости. Прежде, когда Искра брал в руки волынку, он забывал обо всем на свете и не видел ничего, кроме кружащихся под музыку парней и девушек. Вспоминал он только,—и, надо признаться, довольно часто,—о жбане пива. А теперь, как бы лихо ни плясали, как бы весело ни пели, как бы ни кружили парни девушек, притопывая каблуками, он уносился мыслями к своему дому. Он думал о своей жене, которая призналась ему, что аист уж летает над их домом и скоро они будут не одни… Искра был безмерно рад этому. Он был доволен, что наступает конец масленице и его ночным скитаниям хотя бы на время. Он признался в этом Дорле, когда в последний день масленицы перед уходом вскинул на плечо волынку.

— И что это Брыхте вздумалось? —сказала Дорла.

— Надо же доставить удовольствие Ломикару,—смеясь, ответил волынщик.

— А что мне говорить в Уезде?

— Я сам сюда приду попозже. А пока отец и Куба справятся как-нибудь без меня.

Куба Конопиков действительно вскоре зашел за слепым стариком, чтобы пойти вместе с ним в деревню и там играть, пока не вернется Искра из Постршекова. Дорла одна оставалась дома.

В это время Козина провожал старика дядю Криштофа Грубого, заходившего в Уезд по дороге из города.

— Странно, что ни Юст, ни этот Штраус ничего нам не пишут,—говорил Козина.—Я думал, что от них прискачет нарочный, а тут ни его, ни письма.

— Дорога скверная. Везде заносы. Нет, я ничего худого не предполагаю Подумай только —такая комиссия! Сразу она тебе не соберется. Паны не торопятся.

— Я тоже так думал. А потом мне пришло в голову: не приказал ли Ломикар перехватить нарочного…

— Ну, этого я не думаю.

— А вот послушай! Третьего дня, ночью, двое молодчиков остановили Искру, когда он возвращался из города, и обыскали его. У Искры был талер, но его они не взяли. Искали, видно, другое. И поджидали они именно Искру.

Старик задумчиво покачал головой и сказал:

— Да, пожалуй, ты прав. Ломикар еще покажет себя. Раз он мог украсть грамоты, почему бы ему не грабить на большой дороге. Надо поостеречься.

Проводив дядю, Козина остановился у корчмы, где уже заливалась скрипка старого Ржегуржека и гудела волынка Кубы. Но Искры, к удивлению Козины, в корчме не оказалось. Когда доиграли, Козина подошел к музыкантам и спросил о приятеле. Расшумевшаяся молодежь не обратила на него внимания, но когда он, обменявшись несколькими словами со старым волынщиком, вдруг круто повернулся и поспешил к выходу, даже не притронувшись к налитой ему кружке пива, все стали спрашивать, что случилось. Некоторые из молодых людей бросились к окнам и сообщили любопытным, что Козина направился не к дому, а вон из деревни. Старый волынщик, слепой Ржегуржек, на все расспросы мог лишь ответить, что Козина справлялся о его сыне, и когда он сказал, что Искра ушел в Постршеков, куда его усиленно звал Брыхта, так как там, видимо, что-то затевается, Козина бросился из корчмы как ужаленный.

Козина в самом деле был уже за деревней и поспешно шагал по наезженной дороге. Мерзлый снег сверкал на солнце. Темный лес точно очнулся от печальных дум и повеселел в прозрачном воздухе. Но Козина ничего не замечал. Он пристально вглядывался то в сторону Трганова, то в сторону По-стршекова. Сделав небольшой крюк, он обошел Тргановский замок, белые стены которого холодно сияли отраженным светом. Замок и окрестности были погружены в глубокий покой, стояла тишина, словно сегодня не был последний день масленицы.

Миновав Трганов, Козина поспешил к Кленечу и уже подходил к деревне, когда навстречу ему донеслись пронзительные крики, визг и громкая музыка. Между домами раскинувшейся по крутому склону деревушки он увидел толпу, особенно густую на пустыре, там, где, как он хорошо знатт, стоял дом Адама Эцла-Весельчака. Тут были люди не только из Кле-неча, но и из Постршекова и даже немало драженовских. Пестрое, шумное, кричащее, смеющееся, поющее сборище: пожилые мужчины в