А про себя я думала: еще день-два – и то, что живет в башне и пишет слова, исчезнет или уйдет так далеко, что нам никогда его не догнать. Правда, из этого следовало, будто башня уходит в землю на бесконечную глубину. От такой мысли делалось дурно.

Топограф скрестила руки на груди.

– Ты правда не понимаешь или прикидываешься? Экспедиции конец.

Она сказала это из страха или просто в пику мне? Как бы то ни было, ее сопротивление и победное выражение лица раздражали.

И тогда я сделала то, о чем теперь жалею.

– Идти в башню, не допросив психолога, – произнесла я, – неоправданный риск.

Мне казалось, у меня получилось сымитировать интонацию психолога, произнося эту установку. Лицо топографа дернулось, взгляд затуманился. Когда он прояснился, я прочла в ее глазах, что она все поняла. Она знала, что я хотела сделать. Это было даже не удивление – скорее, у нее, наконец, сложилось полное представление обо мне. Я же пришла к выводу, что внушениями умеет пользоваться только психолог.

– Ты готова на все, лишь бы добиться своего? – сказала топограф.

У нее винтовка. А у меня?… Я поступила так потому, что не хотела, чтобы смерть антрополога была напрасной. По крайней мере, так я себе говорила.

Не дождавшись ответа, топограф устало вздохнула и сказала:

– Когда я проявляла эти бесполезные снимки, до меня, наконец, дошло. Знаешь, что меня беспокоило больше всего?… Не чудище из туннеля, не твое поведение или поступки психолога, а чертова винтовка. Да, та самая, что я держу в руках. Я разобрала ее, чтобы почистить, и увидела, что она собрана из деталей тридцатилетней давности. Все, что у нас есть, – даже одежда и обувь, – не из нашего времени, а старое, отреставрированное барахло. Мы все это время жили в прошлом, будто в реконструкции какой-то. А зачем? – Она саркастически усмехнулась. – Ты даже не знаешь, зачем!

Это был ее самый длинный обращенный ко мне монолог. Я хотела сказать, что по сравнению с тем, с чем нам уже пришлось столкнуться, эта информация не вызывала большого изумления, но промолчала. Оставалось прояснить только одно.

– Ты дождешься моего возвращения? – Я должна была знать наверняка.

– Как хочешь. – Ни ее тон, ни время, которое она потратила на раздумье, мне не понравились.

– Не обещай того, чего не сможешь выполнить.

Я уже давно не верила обещаниям. Биологическим инстинктам – да. Естественным факторам – да. Обещаниям – нет.

– Иди к черту, – сказала она.

На этом мы и расстались. Держа штурмовую винтовку наготове, топограф села в разваливающееся кресло, а я отправилась на поиски источника ночных огней. С собой я взяла полный рюкзак еды и питья, а также два пистолета, снаряжение для сбора образцов и микроскоп. С ним я отчего-то чувствовала себя спокойнее. Какая-то часть меня, как бы я ни пыталась уговорить топографа пойти со мной, была рада одиночеству: ни от кого не зависишь, ни о ком не беспокоишься.

Пока тропа не свернула в сторону, я пару раз оглянулась: топограф сидела неподвижно и смотрела на меня, словно кривое отражение того, чем я сама была всего несколько дней назад.

Я молча шла между сосен и кипарисов, вырастающих из черных луж, продираясь через вездесущий серый мох. В ушах будто гремела мощная симфония. Все вокруг было пропитано эмоциями, прямо сочилось ими, и я уже не воспринимала себя как биолога – я стала гребнем набирающей мощь волны, готовой обрушиться на берег. Совершенно по-новому мне виделось, как лес переходил в болото, а затем в солончак. Тропинка сузилась и шла теперь по гряде; мутные, заросшие озерца по правую руку, а протоки – по левую. Извиваясь меж зарослей тростника, они образовывали своего рода лабиринт. Вдалеке из ниоткуда возникали «оазисы» – островки из почерневших деревьев. Тростник цвел, отливая золотым и коричневым, и на фоне него скрюченные стволы смотрелись дико. Все кругом было неподвижно и купалось в необычном свете, а ожидание чего-то неминуемого будоражило не на шутку.

На горизонте высился маяк. По дороге к нему, если верить карте, были развалины деревни. Тропу устилали обломки тяжелого плавника, покореженные и заброшенные в глубь материка каким-то странным ураганом. В высокой траве водилось бесчисленное множество малюсеньких красных кузнечиков. Здесь явно не хватало лягушек, чтобы проредить их популяцию. Тут и там попадалась примятая трава: это гигантские рептилии, понежившись на солнце, сползали обратно в воду. В небе в поисках жертвы кружили хищные птицы, описывая четкие, почти геометрические узоры.

Я шла, шла, а маяк все не приближался, и в окутавшем меня коконе безвременья можно было предаться мыслям о башне, о