– Но тебя не трогал?
– Нет.
– Как он умер?
– Я же говорю: не умел вовремя остановиться. Допился до смерти.
Альберт поднялся с оттоманки и какое-то время молча ходил по апартаментам, обдумывая услышанное. Потом начал говорить вслух.
– Анархисты, христиане, полиция, бандиты. Темные улицы и ребенок. Это все меняет, это меняет решительно все!
Он посмотрел на меня, словно первый раз увидел, и попросил:
– Лео, извини, мне надо побыть одному.
Я без лишних слов поднялся с оттоманки, взял плащ и вышел за дверь. Уже подходил к лестнице, когда Альберт высунулся следом и крикнул:
– Постой! Что ты делаешь завтра вечером?
– Понятия не имею, – ответил я. – А что?
– Ничего не планируй! У меня две контрамарки на последнее представление «Лунного цирка», – сообщил поэт и скрылся в комнате.
Решив выяснить подробности, я вернулся к апартаментам, но, когда заглянул в дверь, Альберт уже склонился над столом и что- то лихорадочно записывал, то и дело макая перо в чернильницу.
Не став отвлекать поэта, я спустился на первый этаж, уселся за дальний от сцены стол и, глядя на серый канал и падавшие с неба капли дождя, попытался понять, что изменилось во мне после недавнего признания.
Я ведь раньше никогда и никому не говорил об этом, да и сам вспоминать не любил.
Зачем рассказал Альберту? Ради его поэмы? Вовсе нет. По какой-то причине это нужно было мне самому. Но как ни силился понять, так и не решил, по какой именно.
А потом с улицы зашел Рамон Миро и стало не до того.
– Рамон! – махнул я рукой крепышу, подзывая к столу. – Садись!
Сам сходил в бар и принес еще один чайник горячего травяного настоя.
– Благодарю, – поежился Рамон, принимая чашку. Вокруг вешалки с его насквозь промокшего плаща моментально натекла целая лужа.
– Что узнал? – спросил я у приятеля, когда тот сделал несколько глотков и принялся греть озябшие пальцы о горячее стекло.
Рамон досадливо поморщился и признался:
– Немного. Мастерскую, где склепали подделку, отыскать не получилось, но кузен пообещал что-нибудь об этом разузнать.
– Уверен, что шкатулку вообще сделали на Слесарке? – засомневался я.
– Ах да! – хлопнул вдруг крепыш себя ладонью по лбу. – Совсем забыл сказать! Ходил там один иудей, справлялся насчет изделий из алюминия. Так что найти мастерскую – это только вопрос времени.
– Что за иудей? – насторожился я.
– Да непонятный, – вздохнул Рамон. – Никто толком описать не может. Воротник поднят, шляпа на лицо опущена – вот и все, что говорят. Надо найти мастера, которому он заказ поручил, тот сможет его описать. А вообще, говорят, на щеке у него бы приметный ожог.
– У иудея?
– Да, на щеке.
Я глубоко вздохнул, постучал пальцами по краю столешницы, потом спросил:
– А может, не ожог, а родимое пятно?
– У тебя есть кто-то на примете с родимым пятном?
– Аарон, чтоб его, Малк! – выругался я. – Помощник управляющего! И он точно имел доступ к хранилищу банка! По крайней мере, в день налета!
Рамон поднялся из-за стола, встряхнул плащ и деловито поинтересовался:
– Берем его сами?
– Еще спрашиваешь! – воскликнул я, вовсе не горя желанием делиться этой информацией с полицией. – Только сначала заедем в одно место…