– Таинственной незнакомки, – вздохнул я. – Но ты ведь не ей оды строчишь?

– Я же говорил, – поморщился Альберт, – поэма «Живущий в ночи»!

Меня передернуло.

– О Прокрусте?

Поэт кивнул.

– Сейчас весь город только о нем и говорит, не минуло это поветрие и меня. Мы, люди творческие, подвержены настроению масс…

– И ты замахнулся на целую поэму?

– Ну да, – рассмеялся Альберт. – Конъюнктура, черт меня дери, но надо же как-то оплачивать счета, тебе ли не знать.

– Торгуешь талантом.

Глаза поэта неестественно посветлели, и он хрипло рассмеялся:

– Распродаю душу по частям, людям нравится! Всегда зовут на бис! В полночь выступаю перед почтеннейшей публикой…

Я невольно поморщился.

Все выступления Альберта неизменно заканчивались одним и тем же – дебошем и мордобоем. Поэт обладал талантом зачаровывать людей звуками своего голоса, а когда его врожденный талант декламатора и отточенный до совершенства дар стихотворца соединялись воедино, в экстаз впадали не только экзальтированные дамочки, но и убеленные сединами господа. На творческих вечерах сиятельного Брандта неизменно творился истинный кавардак, но хозяйка «Прелестной вакханки» просила Альберта выступать вновь и вновь, поскольку заведение всякий раз попадало в светские хроники большинства городских газет.

Похоже, этой ночью выспаться не получится.

Альберт катнул под диван, откуда, как ему почудилось, донесся шорох мыши, пустую бутылку и предложил:

– Спустишься послушать?

Обычно я с удовольствием внимал поэту, но сегодня предпочел отказаться.

– Боюсь, поэма о Прокрусте не то произведение…

– Брось! – отрезал Альберт, не принимая отказа. – Не будь таким ограниченным ханжой! Вот послушай вступление…

Можно было просто встать и уйти вниз, как я нередко поступал в пору увлечения Альберта любовной лирикой, но сейчас усталость давила вполне ощутимым грузом, и против своего желания я махнул рукой.

– Валяй! – и, запрокинув голову, уставился в потолок.

Альберт прочистил горло и с выражением произнес:

В голосе поэта прорезались странные интонации, они западали в душу и бередили старые воспоминания, и я не удержался от короткого смешка.

– Что? – встрепенулся Альберт, враз растеряв сосредоточенность. – Чего ты ржешь?

– Кто ржет?

– Ты ржешь, как конь, Леопольд! – возмутился приятель, чрезвычайно щепетильно относившийся к оценке своих виршей. – Может, объяснишь, что именно тебя так рассмешило?

Поэт напоминал рассерженного учителя гимназии, отчитывающего нерадивого ученика, но я этой аналогией доводить его до белого каления не стал и неопределенно помахал рукой:

– Просто возникли смутные ассоциации. Как же там было… Тело – подарок небес?..

– Блейк?! – вскричал Альберт. – Ты говоришь о сходстве со стихами Уильяма Блейка?

– Просто возникла ассоциация…

– Ассоциация! – протянул Альберт, насупился и отвернулся. – Это только вступление, – проворчал он некоторое время спустя.

– Не обижайся, – примирительно попросил я.

Поэт развернулся, готовясь разразиться гневной отповедью, но тут в буфете звякнули бутылки.

– Чертовы крысы! – прорычал Альберт, в сердцах хватая одну из дуэльных сабель, что вместе с зонтами стояли в тубе из слоновьей ноги.

Я приподнялся на локте в ожидании бесплатного развлечения, но никаких крыс в буфете не оказалось, а шорох послышался уже из платяного шкафа.

Поэт грязно выругался, помянув весь крысиный род разом, открыл дверцу и резво отпрянул, когда под ногами у него прошмыгнул