Приподняв газетный лист, он, не глядя, наугад вытянул с полки старый детектив и погасил лампу. Едва мы вышли из комнаты, мамины часы начали отсчитывать девять. Даже когда мы на ощупь спускались по темной лестнице, я слышала их тоненький звон за плотно закрытой дверью караульни.

— Нужно носить с собой спички, — сказал отец. — Стивена теперь нет. Некому оставить у двери лампу.

Я пообещала взять эту обязанность на себя. Фонарь в переходе под аркой тоже не горел — и его прежде зажигал Стивен. Сколько он, оказывается, всего делал, а я даже не замечала! Почти каждый день обнаруживаю что-то новое.

— Давай приготовлю тебе какао, — предложила я.

— Не надо, — отказался отец. — Если только печенье… И подыщи-ка свечу, чтобы хватило часа на три. Хочу почитать.

Я насыпала ему целую тарелку печенья и дала новую свечу.

— Не перестаю удивляться нашему нынешнему богатству, — проронил он, поднимаясь в спальню.

Томас сидел за кухонным столом, с головой погрузившись в учебу. Когда шаги отца прошелестели в сторону «Виндзорского замка», я тихо окликнула брата:

— Томас! Давай выйдем, есть разговор. И захвати фонарь, прогуляемся по аллее, чтобы отец случайно не услышал нас через открытое окно.

Дошли мы до самого перехода через стену; там и сели, поставив фонарь между собой. Я выложила брату все как на духу, за исключением истинной причины, побудившей меня лезть в логово льва — то есть к отцу в караульню. Якобы поддалась внезапному порыву.

— Ну, каково на твой взгляд? — поинтересовалась я в конце.

— Чудовищно, — хмуро проговорил Томас. — Боюсь, он и вправду сходит с ума.

Я растерялась.

— Видимо, я неудачно пересказала нашу беседу. Наверное, слишком сократила. Все не так плохо. Его поведение стало подозрительным лишь в конце. И разговор о китах и мамонтах с самим собой показался немного странным.

— А перепады настроения тебя не насторожили? Сначала он тебя убить готов, потом вдруг искренне дружелюбен. Добавь еще его необъяснимый интерес к дурацким предметам… А как он подцепил рыбьи кости! Вот ей-богу… — Брат разразился хохотом.

— Прекрати, Томас! — одернула я его. — Это в восемнадцатом веке люди потешались над душевнобольными из Бедлама.

— Хм… Я бы тоже потешался, ей-богу! И ужасное может быть смешным. А вдруг… — Его тон стал серьезным. — … мы сейчас ничем не отличаемся от отца Гарри, издевающимся над «Борьбой Иакова»? Вдруг он и правда что-то скрывает? Хотя его списки мне не нравятся… Все равно, что школьные конспекты: вроде бы материала много, а на деле пшик.

— То есть, по-твоему, до книги у него руки не дойдут? — С минуту я молча смотрела на фонарь; в блеске огня мне виделось нервное и смущенное лицо отца. — Ох, Томас, если он не засядет за роман, тогда точно спятит. Он, конечно, сделал вид, будто пошутил, но… я уверена, я чувствую, это серьезно. У него, возможно, пограничное состояние. Между безумием и гениальностью один шаг… Как бы подтолкнуть его в нужную сторону!

— Смотрю, сегодня ты не слишком преуспела, — усмехнулся брат. — Только загнала его с книжкой в постель. Ладно, я возвращаюсь в дом. С приветом отец или нет, домашнее задание по алгебре никто не отменял.

— Ага, вот и возьми отца за искомую величину, — улыбнулась я. — Иди, я еще немного посижу, подумаю. Обойдешься без фонаря?

Ночь стояла ясная, окрестности заливал звездный свет.

— Обойдусь, — ответил он. — Только о чем тебе раздумывать? Не вижу смысла.

Раздумывать я и не собиралась. Меня интересовала запись беседы с Саймоном. Глава о психоанализе. Вдруг вычитаю что-нибудь полезное? Я выждала, пока Томас доберется до замка — нечего ему знать о моем тайнике! — и бросилась напрямую через луг к насыпи. От фонаря не отставало облако белых бабочек.

После теплой ветреной ночи неподвижная прохлада башни Вильмотт казалась такой странной! На лестнице я, как обычно, вспомнила о Саймоне и дне летнего солнцестояния; немного раскисла, но быстро взяла себя в руки.

«Вдруг это последняя возможность уберечь отца от смирительной рубашки?» — сурово сказала я себе. И в душе вновь забрезжил слабый огонек надежды. Если убедить отца взяться за новый великий роман, а Роуз — повременить со свадьбой, то… кто знает! Всякое может случиться.

Я взобралась вверх по разбитым ступеням и достала жестяную хлебницу (от «дипломата» пришлось отказаться из-за вездесущих муравьев). Разложив три дневника на старой железной кровати, я принялась листать страницы; света фонаря вполне хватало. Майская запись с разговором о психоанализе нашлась быстро.

Сначала шли слова Саймона о том, что он не верит, будто отец бросил писать из-за тюрьмы: проблема кроется глубже, хотя, вероятно, тюрьма все обострила. Психоаналитик непременно станет выспрашивать подробности о жизни в камере, то есть попытается морально вернуть отца в тюрьму. Наверное, может помочь повторное заключение. Однако, по мнению Саймона, это вряд ли сработает: без согласия отца здесь не обойтись, а если он согласится, то заключение по доброй воле уже не совсем заключение. По всему выходило, что сделать ничего нельзя…

Я с надеждой просмотрела следующую страницу — вдруг что пропустила? Увы! Дальше я описывала Саймона, распростертого на траве с закрытыми глазами. Сердце мучительно сжалось. Боль и счастье — две стороны одной медали… Захлопнув дневник, я уставилась в темную высь. И тут…

План сложился в голове мгновенно, вплоть до мелочей. Вроде бы в шутку. Или нет? По крайней мере, упрятывая дневники и поднимаясь по лестнице к выходу, я предвкушала, как насмешу Томаса. Карабкаться приходилось медленно, осторожно, потому что одну руку занимал фонарь. А когда я добралась до середины, произошло чудо! В унисон далекому церковному колоколу, отсчитывающему десять ударов, в моем сознании тоненько зазвенели мамины дорожные часы.

В памяти вдруг всплыло ее лицо. Не с фотографии, как обычно, — живое! Я видела каштановые волосы. Веснушки, о которых за столько лет забыла напрочь. В тот же миг в ушах зазвучал ее голос. До сих пор мне ни разу не удавалось его вспомнить! Тихий, резковатый, совершенно земной.

«Знаешь, милая, — сказал голос, — по-моему, твой план хорош».

«Но мы не сможем! — мысленно возразила я. — Это же безумие!»

«Так и ваш отец человек своеобразный», — ответила мама.

Порыв ветра с грохотом захлопнул над головой дверь. От неожиданности я чуть не свалилась с лестницы. С трудом обретя равновесие, вновь прислушалась: что еще скажет голос? Начала сама про себя задавать вопросы… Лишь церковные часы ответили мне последним ударом.

Не беда. Решение в голове уже сложилось.

Я бросилась к замку.

У порога меня встретил брат. Как ни странно, затея не показалась ему дикой. Мгновенно воодушевившись, он быстро перешел к делу.

— Отдай мне деньги, отложенные на хозяйство. Куплю завтра все необходимое. А послезавтра воплотим план в жизнь. Нужно поторопиться. Через неделю, думаю, нагрянет Топаз.

О голосе матери и его советах я умолчала; вот если бы Томас раскритиковал мою идею, то, пожалуй, рассказала бы… Но он и словом не возразил. Неужели я верю, будто общалась с матерью? Или шестое чувство решило направить меня таким сверхъестественным образом? Не знаю. Знаю только, что это факт.

На следующее утро отец укатил на велосипеде в Скоутни, поэтому к приходу Томаса я спокойно все подготовила. Только тяжелые вещи, с которыми я в одиночку не справилась, мы перенесли вместе. Оставалась заключительная часть плана.

— Начинаем сразу после завтрака, — сказал брат, — а то он снова уедет в Скоутни.

Не успела я в четверг утром разлепить глаза, как с ужасом вспомнила о нашей затее. «Нет, я не смогу. Это опасно! И наверняка скверно закончится». Затем вспомнила слова отца: если он не начнет работу в ближайшее время, то стимул пропадет. Пока я натягивала одежду, в голове крутилось одно: «Где бы взять уверенность, что мы поступаем правильно! Где бы ее взять? Где бы ее взять?..»