И вот сейчас они, израильтяне, туристы в Каире, и Шота непрерывно тыкал этот аргумент в наглую морду своего оппонента.
Их группа вышла из мечети Мухамеда Али в Цитадели. Туристов водят туда стадами. Шота, каждой клеточкой осязая свою значимость, время от времени раздавая нищим гроши.
На корточках, пряча стопы в грязно-серой галабии, длинном платье, свисавшем с тощих плеч, сидел египтянин лет сорока. Шоте захотелось высказать ему свою симпатию и он произнес по-арабски и на иврите: 'Салям! Шалом!' Хорошие слова. Мир.
Реакция египтянина на эти слова оказалась необычной. Он встал, повернулся спиной, наклонился и, подняв галабию, обнажил костлявый зад.
Шоту словно кулаком двинули в физиономию. И это при его обостренной чувствительности к непочтению! Да еще прилюдно!..
Но что хуже всего, этот сукин сын – сослуживец всю Цитадель оглушил своим наглым смехом.
СВ И Д А Н И Е
Девица поднялась в полупустой автобус. Красоту библейского лица портила чрезмерная косметика. Печать ее профессии лежала на каждом сантиметре тела, откровенно оголенного сверху и снизу. Она окинула пассажиров быстрым взглядом и села рядом с ортодоксальным евреем в черной широкополой шляпе.
Завитые темно-русые пейсы метнулись, когда он порывисто отодвинулся и вжался в борт автобуса.
– Не бойся. Я не собираюсь тебя соблазнить. Мне просто хочется рассказать свою историю религиозному человеку.
Она безуспешно попыталась стянуть юбку на обнаженные бедра.
– Я из очень знатной семьи марокканских евреев. Мои братья и сестра соблюдают все наши традиции. Только меня как-то занесло. Я едва вышла из детского возраста, а ко мне уже липли мужчины. Ни одна из моих соперниц не зарабатывает такие деньги, как я. Мама плакала, увещевала меня. Перед смертью она сказала, что позор свел ее в могилу.
Она умолкла и посмотрела сквозь ветровое стекло так, словно впервые заметила тель-авивскую улицу.
– Сегодня ночью мама приснилась мне. Я ее видела, ну, как тебя. Она снова укоряла меня. А потом сказала, что я должна прийти к ней на свидание сегодня в шесть часов на угол улиц Ибн-Гевироль и Арлозоров. Это, конечно, абсурд, но я почему-то решила поехать.
Девица взглянула на часы. Сосед тоже посмотрел на свои часы. Стрелки выстроились почти в прямую линию.
Автобус остановился. Открылась дверь. Девица кивнула соседу и ловко выскочила на тротуар.
В тот же миг неизвестно как ворвавшийся на остановку мотоцикл отбросил ее к стенке дома. Смерть наступила мгновенно.
С Н О Б
В Лондоне, в театре 'Аполло-Виктория' рядом с нами высокий богатырского сложения мужчина обратился к своему соседу на иврите. Завязалась беседа. Выяснилось, что в Израиле мы живем не только в одном городе, не только на одной улице, но даже в соседних домах.
В Израиле наше знакомство продолжилось. Мы уже знали, что Даниил был летчиком, полковником Армии обороны Израиля.
Как-то он пригласил нас к себе на субботу. Компания относительно небольшая, человек четырнадцать. Впечатление такое, что собралась большая семья, в которой все друг друга очень любят. Вскоре не осталось сомнения в том, что мужчины – летчики, бывшие сослуживцы Даниила.
Мы упивались остроумием собеседников. Но, даже на их фоне сверкал Шай, невысокий сухощавый еврей с большими ушами, настороженными, как локаторы.
Между Шаем и мной завязалась словесная дуэль, доставлявшая мне огромное удовольствие.
В четвертом часу утра, прощаясь с хозяйкой дома и поблагодарив ее за чудесный вечер, я сказал, что мы в восторге от всех гостей, но Шай – слов нет, чтобы выразить наше восхищение.
Хозяйка улыбнулась.
– Если бы я не знала, что тебе не известно, кто такой Шай, я бы сказала, что ты сноб.
– Почему?
– Потому, что все мужчины – полковники, а Шай – генерал.
РАЗНЫЕ АВТОБУСЫ
Мы ехали из Гагры в Поти, единственные чужаки в автобусе, набитом местными жителями. Жена сидела у окна, я – справа от нее, у прохода.
Надо мной навис молодой человек, то ли грузин, то ли абхазец. Парень примерно моего роста и комплекции. Пиджак его был распахнут, и пола мазнула меня по лицу. Мне очень неприятны чужие прикосновения.
Я дружелюбно попросил молодого человека застегнуть пиджак, или отойти в сторону. Никакой реакции. Пола пиджака снова хлестнула меня по лицу. Слегка повысив голос, я сказал, что третьего предупреждения не будет, что я просто выброшу его из автобуса. Он окинул меня презрительным взглядом.
В третий раз я вскочил, схватил его одной рукой за шиворот, другой – за брюки и стал протискивать мимо людей, стоявших в проходе Пассажиры обалдели от изумления. Даже шофер немедленно затормозил и открыл дверь, услышав мою команду.
Молодой человек сперва трепыхался, безуспешно пытаясь освободиться. Потом стал просить прощения и обещать, что больше не будет. Я оставил его рядом с шофером и вернулся на свое место. Жена возмущено сказала, что я испортил ей весь отпуск.
Десять лет спустя мы ехали из Кфар-Савы в Тель-Авив в набитом до предела автобусе. Жена сидела у окна, я – справа от нее, у прохода. Многозначительная улыбка жены не оставляла сомнений в том, что именно я – объект ее насмешки, причина которой мне была не ясна.
– Тебе не мешает? – спросила жена.
– Что?
Я проследил за ее взглядом и обернулся. На металлической раме спинки сидения, чуть ли не моих плечах примостился солдатик, типичный йеменский еврей.
– Нет, не мешает, – с удивлением ответил я.
Жена улыбнулась уже без насмешки.
– Теперь я понимаю, что мы действительно должны были переехать в Израиль.
