ЭПИЛОГ

Отрывки из дневника Коннора Кенуэя

16 сентября 1781 года

1

- Отец! — позвал я. Я оглох от бомбардировки и с усилием пробился сквозь нее к

Западной башне, где должно быть его убежище, и вдруг, в коридоре, ведущем к покоям

великого магистра, я наткнулся на него.

- Коннор! — откликнулся он. Взгляд его был тверд и непроницаем. Он вытянул

руку и взвел спрятанный клинок. Я сделал то же. Снаружи несся гром и треск канонады,

звук сокрушенного камня и крики умирающих. Медленно, мы шли навстречу друг другу.

Заложив одну руку за спину, он показал мне спрятанный клинок. Я сделал то же.

- После следующего выстрела, — сказал он.

Грохнули пушки, и показалось, что стены рухнут, но нас это не тревожило. Схватка

началась, и коридор наполнился звуком нашей звякающей стали, хрипами наших усилий,

явных и недвусмысленных. А все остальные звуки — звуки сокрушаемого вокруг нас

форта — ушли куда-то далеко-далеко.

- Ну же, — он насмехался надо мной, — не надейся одолеть меня, Коннор. Ты

способный, но всего лишь мальчик — тебе еще надо поучиться.

В нем не было никакой пощады. Никакого снисхождения. Что бы ни скрывалось у

него в голове и в сердце, клинок его сверкал с обычной точностью и жестокостью. Если

он такой боец на склоне своих лет, когда силы его пошли на убыль, то не хотел бы я

драться с ним в расцвете его сил. Если он решил устроить мне испытание, то я это принял.

- Отдай мне Ли, — потребовал я.

Но Ли давно уже не было. Был только Отец, и он разил быстро, как кобра, и его

лезвие мелькнуло на волосок от моей щеки, едва не распоров ее. Я перешел в атаку и

ответил с такой же скоростью — извернулся и захватил его предплечье, пронзил клинком

и разрубил крепление.

С ревом боли он отпрыгнул назад, и я увидел тень беспокойства в его глазах, но я

дал ему восстановиться и смотрел, как он оторвал от одежды полоску и перевязывал рану.

- У нас есть возможность, — убеждал я его. — Вместе мы разорвем порочный круг

и положим конец этой древней войне. Я знаю это.

Что-то мелькнуло в его глазах. Искра давно погасших желаний? Или припомнилась

несбывшаяся мечта?

- Я это знаю, — повторил я.

Зажав зубами окровавленную повязку, он покачал головой. Неужели он вправду

так разочарован? Неужели его сердце так ожесточилось?

Он закончил с перевязкой.

- Нет. Ты хочешь знать это. И хочешь, чтобы это было правдой, — в его словах

сквозила печаль. — Во мне тоже это было когда-то. Но это несбыточная мечта.

- Мы же не чужие, ты и я, — уговаривал я. — Пожалуйста…

На мгновение мне показалось, что я достучался до него.

- Нет, сын. Мы враги. И один из нас должен умереть.

Снаружи ударил новый пушечный залп. Факелы затрепетали в стойках, свет

заплясал по камню, и со стен потоком обрушилась пыль.

Пусть будет так.

Мы бились. Долгий, тяжелый бой. Не из тех, на которые приятно смотреть. Он

атаковал меня — саблей, кулаком и временами даже головой. Его манера драться

отличалась от моей, была как-то проще. Ей не хватало какой-то моей изобретательности, и

все же она приносила плоды, и вскоре я убедился, что это еще и больно.

Мы отстранились друг от друга, и дышали оба с трудом. Он тыльной стороной

ладони вытер губы и пригнулся, разминая пальцы раненой руки.

- Ты присвоил себе право судить, — сказал он, — решать, что я и Орден вредим

миру. Но всё, что я тебе показал, всё, что сказал и сделал, доказывает обратное. Мы не

тронули твой народ. Мы не защищали Корону. Мы хотели объединить эти земли и

поддержать мир. Под нашей властью все были бы равны. А патриоты не обещают того

же?

- Они обещают свободу, — сказал я, внимательно глядя на него и вспомнив, как

когда-то наставлял меня Ахиллес: «каждое слово, каждый жест — это бой».

- Свобода? — он усмехнулся. — Я сказал и повторяю снова: она опасна. Никогда

не придут к согласию те, кому ты, сын, помог подняться. Они все расходятся во взглядах

на свободу. Мира, которого ты так жаждешь, не может быть.

Я покачал головой.

- Нет. Вместе они создадут нечто новое — лучше, чем старое.

- Этих людей объединяет общая цель, — продолжал он и провел раненой рукой

вокруг себя, чтобы показать… на нас, я так понял. На революцию. — Но когда эта битва

кончится, между ними начнутся споры — как лучше управлять. И это приведет к войне.

Вот увидишь.

И он прыгнул вперед, рубанув саблей, но целился он не в корпус, а в мою руку со

спрятанным клинком. Я уклонился, но он был быстр и с разворота, с тыльной стороны

руки, ударил мне рукоятью сабли повыше глаза. В глазах у меня поплыл туман, я

отшатнулся, защищаясь наугад, а он пытался довести до победы свое преимущество. По

счастливой случайности я ударил его по раненой руке, добившись мучительного вопля и

временной передышки, пока оба мы приходили в себя.

Еще пушечный залп. Снова со стен повалила пыль, и я почувствовал, как задрожал

пол. Кровь потекла из раны над глазом, и я смахнул ее обратной стороной ладони.

- Лидеры-патриоты не хотят власти, — убеждал я его. — Здесь не будет монарха.

Власть будет у народа, как и должна.

Он покачал головой, медленно и печально, и сделал снисходительный жест,

который, если он должен был успокоить меня, сделал прямо противоположное.

- У народа никогда нет власти, — сказал он, — лишь ее иллюзия. А секрет вот в

чем: он ее не хочет. Ноша ответственности слишком тяжела. Вот почему он так легко

подчиняется, когда кто-то встает у руля. Люди хотят, чтобы им приказывали. Они

жаждут этого. И не мудрено: их создали для служения.

Мы снова обменивались ударами. Мы оба были в крови. Я гляжу на него и неужели

я вижу себя самого в старости? Я прочел его дневник и, оглядываясь назад, могу сказать

точно, что он видел во мне: человека, которым должен был стать он. Как бы всё

сложилось, если бы в тот момент я знал то, что знаю сейчас?

Я не знаю, есть ли ответ на этот вопрос. До сих пор не знаю.

- То есть мы от природы рабы, а значит, тамплиеры — идеальные властители? — я

тряхнул головой. — Это очень удобно.

- Это правда, — воскликнул Хэйтем. — Принципы и практика очень далеки друг от

друга. Я вижу мир таким, каков он есть, а не таким, каким мне хочется его сделать.

Я атаковал, он стал защищаться, и несколько мгновений коридор звенел от звуков

бьющейся стали. Мы оба уже утомились; схватка потеряла прежний напор. На секунду

мне показалось, что она просто сойдет на нет; если бы был такой способ, чтобы мы оба

просто развернулись и разошлись, каждый в свою сторону! Но нет. Здесь должна быть

развязка. Я понимал это. И он понимал, я видел по его глазам.

Это должно кончиться здесь.

- Нет, Отец… ты сдался и хочешь, чтобы мы поступили так же.

А потом был удар и тряска от легшего близко пушечного ядра, и из стен градом

посыпался камень. Рядом. Совсем близко. И должен быть еще удар, следом. И он был. И

зияющая дыра появилась в коридоре.

2

Меня отшвырнуло взрывом, и я приземлился измученной кучей, как пьяный,

медленно оседающий по стенке таверны — и как-то неестественно развернулись у меня

голова и плечи. Коридор наполнился пылью и валившимися каменными осколками, и

грохот взрыва медленно уступил грохоту и стуку ползущих булыжников. Преодолев боль,

я встал на ноги и, прищурившись в облаке пыли, увидел, что он лежит так же, как и я,

только с другой стороны пролома, и я, прихрамывая, двинулся туда. Я остановился и