превосходит его численно, или полагал, что отступление отрицательно скажется на

отношениях Вашингтона и Конгресса, и командующий, наконец-то, будет отстранен. В

общем-то, по большому счету, причины этого поступка были не важны, и я никогда его не

спрашивал.

Знаю только, что Вашингтон приказал ему атаковать, а он сделал наоборот, и

результатом стал стремительный разгром. Мне говорили, что к этой битве приложил руку

Коннор, помогший повстанцам удержать позиции, а Чарльз отступил прямо на порядки

Вашингтона и в словесной перепалке с командующим употребил довольно крепкие

выражения.

Я легко мог это представить. Я помнил того молодого человека, с которым много

лет назад я познакомился в гавани Бостона, помнил, с каким благоговением он смотрел на

меня и с каким презрением, свысока, на всех остальных. С тех пор, как он был обойден

должностью главнокомандующего Континентальной армией, его недовольство

Вашингтоном терзало его, как открытая рана — все сильней и сильней, без надежды на

избавление. Мало того, что он дурно отзывался о Вашингтоне при любом удобном случае,

очерняя его во всех смыслах и как человека, и как командующего, но он занялся

интригами еще и в переписке, стараясь перетянуть на свою сторону членов Конгресса.

Правда, отчасти его ретивость вдохновлялась верностью Ордену, но все равно она

подпитывалась личным раздражением от того, что его обошли когда-то. Чарльз мог бы

получить отставку в британской армии и стать во всех отношениях американским

гражданином, но ему было свойственно очень британское чувство превосходства, и он

очень остро чувствовал, что должность главнокомандующего принадлежит ему по праву.

Я не могу упрекать его за то, что он примешивал к этой истории личные мотивы. Кто из

рыцарей, впервые встретившихся когда-то в таверне «Зеленый Дракон», был свободен от

этого? Наверняка не я. Я возненавидел Вашингтона за то, что он сотворил с деревней

Дзио, но его руководство революцией, трезвое порой до безжалостности, не несло на себе

отпечатка жестокости, насколько мне было известно. Он не приписывал себе чужих

успехов, и теперь, когда, несомненно, война близилась к концу, разве мог его кто-нибудь

назвать иначе, чем героем?

В последний раз я виделся с Коннором три года назад, когда он оставил меня

одного возле Вашингтона. Одного. Без посторонних. И хотя и постаревший и не такой

прыткий, как прежде, я все-таки получил возможность отомстить за все, что он сделал с

Дзио, и мог наверняка «отстранить» его от командования, но я не тронул его, потому что

во мне уже было сомнение: не ошибся ли я на его счет? Наверное, пришло время сказать:

я ошибся. Это человеческая слабость — видеть изменения в себе и полагать, что

остальные при этом не меняются. Пожалуй, в этом и была моя ошибка с Вашингтоном.

Может быть, он изменился. Я только пытался понять, прав ли Коннор.

А тем временем Чарльз после своей перебранки с Вашингтоном был арестован за

нарушение субординации, предстал перед военно-полевым судом и в итоге потерял свою

должность и нашел пристанище в Форте Джордж, где остается и до сих пор.

2

- Этот парень направляется сюда, — сказал Чарльз.

Я сидел у стола в Западной башне Форта Джордж, перед окном с видом на океан.

Через подзорную трубу я видел на горизонте корабли. Это они держат курс сюда? И там

Коннор? И его товарищи?

Я повернулся и жестом пригласил Чарльза сесть. Он был неряшливо одет; лицо

утомленное и осунувшееся, и на лицо свисали седеющие волосы. Он был раздражен, но

если и вправду сюда идет Коннор, то раздражение это вполне объяснимо.

- Он мой сын, Чарльз, — сказал я.

Он кивнул и отвел взгляд, сжав губы.

- Я так и думал, — сказал он. — Похож. А его мать — та женщина из могавков, с

которой вы… сбежали тогда, не так ли?

- О, я даже сбежал?

Он пожал плечами.

- Только не говорите мне, что я не забочусь об Ордене, Чарльз. Вы ведь тоже

несете ответственность.

Молчание длилось долго, и когда он снова посмотрел на меня, глаза его

вспыхнули.

- Когда-то вы поставили мне в вину то, что я создал ассасина, — недовольно сказал

он. — А не кажется ли вам это издевкой и даже лицемерием, потому что он ведь именно

ваш отпрыск?

- Возможно, — сказал я. — Я действительно больше не уверен.

Он сухо рассмеялся.

- Орден безразличен вам уже давно, Хэйтем. В последнее время я не вижу в ваших

глазах ничего, кроме бессилия.

- Не бессилие, Чарльз. Сомнение.

- Да хоть и сомнение, — он фыркнул. — Вряд ли великому магистру тамплиеров

приличествуют сомнения, вам не кажется?

- Может быть, — согласился я. — А может быть, я понял, что только дуракам и

детям они не свойственны.

Я снова посмотрел в окно. Недавно корабли для невооруженного глаза были

булавочными головками, теперь они выросли.

- Чушь собачья, — сказал Чарльз. — Ассасинские бредни. Вера не допускает

сомнений. Это минимум, чего мы требуем от наших лидеров: веры.

- Я помню время, когда вы нуждались в моем покровительстве, чтобы примкнуть к

нам; теперь вам впору занять мое место. Вы бы стали хорошим великим магистром, как

по-вашему?

- Таким, как вы?

Долгое молчание.

- Это обидно, Чарльз.

Он встал.

- Я ухожу. У меня нет желания дожидаться, когда этот ассасин — ваш сынишка —

устроит здесь заваруху.

Он выжидательно посмотрел на меня.

- И вы должны идти со мной. По крайней мере, мы его опередим.

Я покачал головой.

- Я думаю, нет, Чарльз. Я думаю, что останусь, и это будет моя последняя битва.

Пожалуй, вы правы — я был не очень-то боевым великим магистром. И теперь самое

время это исправить.

- Вы намерены с ним встретиться? Чтобы драться?

Я кивнул.

- Зачем? Думаете, сможете переубедить его? Перетянуть на нашу сторону?

- Нет, — с грустью сказал я. — Боюсь, что Коннора переубедить нельзя. Даже

узнав правду о Вашингтоне, Коннор не изменил ему. Вам нужен Коннор, Чарльз, у него

есть «вера».

- И что потом?

- Мне бы не хотелось допустить, чтобы он убил вас, Чарльз, — сказал я и

потянулся к амулету у меня на шее. — Возьмите, пожалуйста, это. Я не хочу, чтобы он

забрал его, если одолеет меня. Нам пришлось крепко потрудиться, чтобы добыть это у

ассасинов; у меня нет желания его возвращать.

Но он отдернул руку.

- Я не возьму.

- Вы должны сохранить его.

- Вы и сами это можете сделать.

- Я почти старик, Чарльз. Лучше не рисковать, верно?

Я втиснул амулет ему в руки.

- Я оставлю вам несколько солдат для охраны, — сказал он.

- Как угодно. — Я глянул в окно. — Вам пора поторапливаться. У меня такое

чувство, что час расплаты близок.

Он кивнул и пошел к двери и там обернулся.

- Вы были хорошим великим магистром, Хэйтем, — сказал он, — и я сожалею,

если вам показалось, что я думаю иначе.

Я улыбнулся.

- А я сожалею, что дал вам к этому повод.

Он хотел сказать еще что-то, но передумал, повернулся и вышел.

3

Меня контузило, когда корабли начали обстрел, и я молился, чтобы Чарльзу

удалось уйти, так что это, должно быть, моя последняя запись; эти слова — мои

последние. Я надеюсь, что Коннор, мой родной сын, прочтет этот дневник и, возможно,

когда он узнает немного о моем жизненном пути, он поймет меня и, может быть, даже

простит. Мой путь был вымощен ложью, мое недоверие выковано из предательства. Но

мой собственный отец никогда не обманывал меня, и этим дневником я продолжаю эту

традицию.

Я предъявляю правду, Коннор, и ты можешь делать с ней всё, что хочешь.