Она припомнила, как однажды ее дантист дал ей пузырек викодина, и как я изо всех сил пытался убедить ее отдать лекарство мне.

— Мне вдруг перепадает викодин, и вы думаете, что я спокойно откажусь от него? Помню, в конце того сеанса вы все никак не выпускали мою руку, когда я пыталась выйти из кабинета. Я благодарна за то, что вы не стали шантажировать меня: или вы отдаете мне пузырек викодина, или мы прекращаем терапию. Другие психотерапевты поступили бы именно так. А если так, я перестала бы к ним ходить. И к вам в том числе.

— Амелия, я рад, что вы это сказали. Я очень тронут. А теперь скажите, что вы чувствовали последние несколько минут?

— Смущение, и больше ничего.

— Почему?

— Ну, наверное, потому, что теперь я чувствую себя посмешищем…

— А такое уже случалось раньше?

Амелия рассказала о нескольких эпизодах из раннего детства и отрочества, когда она становилась объектом насмешек. Впрочем, в них не было ничего такого уж страшного, и я вслух поинтересовался, не кроется ли причина смущения в темном героиновом периоде ее жизни. Амелия начала, как обычно, этр отрицать и настаивала на том, что проблемы начались у нее задолго до возникновения наркозависимости. Потом она приняла задумчивый вид, повернулась ко мне и, посмотрев прямо в глаза, сказала:

— У меня вопрос…

Это привлекло мое внимание, раньше Амелия никогда этого не говорила. Я даже не знал, чего ожидать, и чувствовал приятное нетерпение. Я очень люблю такие моменты.

— Не факт, что вы захотите отвечать, но все равно. Готовы?

Я кивнул.

— Приняли бы вы меня в свою семью? Я имею в виду… ну, вы понимаете, о чем я… Теоретически.

Я задумался. Хотелось быть честным и искренним. Я взглянул на Амелию: голова высоко поднята, огромные глаза, не отрываясь, смотрят на меня, а не в сторону, как обычно. Блестящая бронзоватая кожа на лбу и на щеках сияла чистотой. Я тщательно проанализировал свои чувства и ответил:

— Да, Амелия. Я считаю вас очень мужественным человеком. И очень хорошим. Я восхищаюсь вами: вам столько всего пришлось пережить, и после этого вы смогли привести свою жизнь в порядок. Да, я принял бы вас в свою семью.

Глаза Амелии наполнились слезами. Она достала бумажный платочек и отвернулась, чтобы вытереть слезы. А через несколько секунд сказала:

— Ну, вы не могли ответить иначе. Это ведь ваша работа.

— Видите, как вы отталкиваете меня, Амелия! Что, мы слишком сблизились, вам уже некомфортно?

Сеанс подошел к концу. За окном лил дождь, и Амелия подошла к стулу, на котором лежал ее плащ. Я опередил ее и помог одеться. Амелия неловко отпрянула.

— Вот, вот, видите? — сказала она. — Об этом я и говорила. Вы насмехаетесь надо мной.

— Амелия, у меня и в мыслях этого не было. Но все равно — хорошо, что вы об этом сказали. Обо всем нужно рассказывать. Мне нравится ваша откровенность.

Уже в дверях она обернулась и сказала:

— Я хочу, чтобы вы обняли меня.

Вот это действительно было необычно! Я был рад, что она это сказала, и выполнил ее просьбу, ощутив тепло этого большого тела.

Когда она спускалась по ступенькам крыльца, я сказал ей:

— Вы очень хорошо поработали сегодня.

Я слышал ее шаги по гравийной дорожке. Вдруг Амелия, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Вы тоже хорошо поработали…

Среди вопросов, которые поднимались на этом сеансе, присутствовала непонятная тоска Амелии по ее старой, «уличной» жизни. Ее объяснение, что, возможно, она тосковала по простоте той жизни, перекликается со строками, которыми я начал эту книгу, и с мыслью Хай-деггера о том, что человек, погруженный в повседневность, теряет остроту взгляда на самого себя и уклоняется от размышлений над более глубокими проблемами.

Мое настойчивое погружение в «здесь и сейчас» полностью изменило ход нашего сеанса. Амелия отказалась делиться своими чувствами ко мне и даже не ответила на вопрос: «То, что вы ходите сюда ко мне, помогает остаться в живых? Помогает не думать о наркотиках?» Я решил пойти на риск и поделиться с Амелией чувствами, которые я много лет назад испытывал к своему психотерапевту.

Мой пример помог ей в свою очередь пойти на определенный риск и начать новую страницу нашей терапии. Она набралась смелости и задала мне очень сильный вопрос, над которым давно размышляла: «Приняли бы вы меня в свою семью?» Разумеется, мне тоже пришлось очень серьезно подумать над ответом. Я очень уважал Амелию, не только за то, что она выбралась из героиновой западни, но и за то, что с тех самых пор ее жизнь была наполнена нравственным смыслом: помогать людям и приносить им утешение. Я ответил ей честным «да».

Мой ответ не имел негативных последствий. Я последовал своим же указаниям в отношении самораскрытия психотерапевта. Я очень хорошо знал Амелию и был абсолютно убежден в том, что мои откровения не оттолкнут ее, но, наоборот, помогут открыться и ей.

Это — лишь один из многих сеансов, на которых мы работали над проблемой ухода от сближения. Мы с Амелией не могли его забыть, и то и дело к нему возвращались. В дальнейшем она все откровеннее делилась своими самыми темными страхами. Амелия запоминала все больше снов и рассказывала все новые жуткие эпизоды своей жизни на улице. На первых порах это усилило ее страх — страх, с которым прежде справлялся героин, — но в конце концов позволило сломить внутренние барьеры, которые возникли из-за ее отчуждения от самой себя. Ее кошмары и ночные приступы страха смерти прекратились за год до окончания нашей терапии, а три года спустя я имел удовольствие присутствовать на ее свадьбе.

Понимание, когда и насколько следует раскрыться, приходит к психотерапевту с опытом. Помните, что цель вашего самораскрытия — способствовать эффективности терапии. Если вы начнете раскрываться в самом начале курса, вы рискуете испугать и обескуражить пациента, который еще не успел убедиться в том, что терапевтическая ситуация стабильна и надежна. Но осторожное самораскрытие психотерапевта может послужить моделью для пациента. Откровенностьтерапевта порождает ответную откровенность.

Пример такого самораскрытия психотерапевта можно найти в недавнем выпуске журнала для психотерапевтов [57]. В рубрике «Письма читателей» опубликовано письмо, в котором описывается эпизод 25-летней давности. Придя на занятие в терапевтическую группу, автор письма заметил, что лидер группы (известный психотерапевт Хью Маллен) сидит, удобно откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза. «Почему вы сегодня выглядите таким расслабленным, Хью?» — поинтересовался он.

«Потому что я сижу рядом с женщиной», — немедленно ответил Хью.

Тогда этот ответ показался автору письма лишенным всякого смысла, и он даже задумался, в ту ли группу попал. Но постепенно он понял, что смелыми откровениями по поводу своих чувств и фантазий лидер группы добился того, что участники начинали чувствовать себя очень свободно.

Один-единственный комментарий произвел истинный «волновой эффект» и оказал такое влияние на дальнейшую психотерапевтическую карьеру автора письма, что и теперь, спустя 25 лет, он испытывал такую огромную благодарность, что решил написать это письмо и поделиться долговременным воздействием терапевтического моделирования.

Сны имеют огромное значение, и очень жаль, что многие психотерапевты, особенно начинающие, не уделяют им должного внимания. С одной стороны, будущих психотерапевтов часто просто не учат работать со снами. На самом деле многие учебные программы по клинической психологии, психотерапии даже не упоминают о значении анализа снов для психотерапии. Молодые же психотерапевты, со своей стороны, опасаются мистической природы снов, сложных и загадочных книг по символике сновидений и ее интерпретации, а также того, что попытки истолковать все аспекты сна отнимают много времени. В полной мере оценить значимость снов способны, как правило, лишь те специалисты, которые сами в свое время проходили курсы интенсивной психотерапии.