103
Баба сказал: «Напрасно я учу
Тебя добру — с тобою сладу нету
Послушай! Я с тобою не шучу!»
«Да я самой невесте Магомета
Поцеловать туфли не захочу!»
(Пойми, читатель, силу этикета:
Король и мещанин, мудрец и плут
Его законы знают и блюдут!)
104
Он, как Атлант, был тверд и несгибаем,
Не слушая потока гневных слов;
В его груди бурлила, закипая,
Кастильских предков пламенная кровь,
И, гордо честь отцов оберегая,
Он жизнью был пожертвовать готов.
«Ну, — молвил негр, — с тобою просто мука!
Не хочешь ногу — поцелуй хоть руку!»
105
На этот благородный компромисс
Жуан уже не мог не согласиться.
Любые дипломаты бы сдались,
Признав, что дольше спорить не годится.
Итак, мой несговорчивый Парис
Решил совету негра подчиниться,
Тем более что признавал он сам
Обычай ручки целовать у дам!
106
Он подошел к руке ее атласной
И неохотно губы приложил
К душистой коже, тонкой и прекрасной.
Он был сердит, рассеян и уныл
И потому тревоги сладострастной
От этого ничуть не ощутил,
Хотя такой руки прикосновенье
Все прошлые стирает увлеченья.
107
Красавица взглянула на него
И удалиться евнуху велела
Небрежным жестом в сторону его.
Баба Жуану, как бы между делом,
Успел шепнуть: «Не бойся ничего!»
И вышел бодро, весело и смело,
Как будто он во славу высших сил
Благое дело честно совершил!
108
Едва Баба исчез — преобразилось
Ее доселе гордое чело:
Оно тревогой страсти озарилось
И трепетным румянцем расцвело.
Так в небе — только солнце закатилось
Заря сияет пышно и светло.
В ней спорили в немом соревнованье
Полутомленье, полуприказанье.
109
В ней было все, чем страшен слабый пол,
Все дьявольские чары сатаны,
С какими он однажды подошел
Смутить покой Адамовой жены.
Никто бы в ней изъяна не нашел:
В ней был и солнца блеск, и свет луны,
Ей только кротости недоставало
Она и полюбив повелевала.
110
Властительно в ней выражалась власть:
Она как будто сковывала цепью;
Как иго вы испытывали страсть,
Взирая на ее великолепье.
Конечно, плоть всегда готова пасть
Во прах, но, как орел над вольной степью,
Душа у нас свободна и горда
И не приемлет плена никогда.
111
В ее улыбке нежной и надменной,
В самом ее привете был приказ,
И своеволье ножки совершенной
Ступало не случайно и не раз
По шеям и сердцам толпы плененной.
За поясом ее, смущая глаз,
Блистал кинжал, что подобает сану
Избранницы великого султана.
112
«Внемли и повинуйся!» — вот закон,
Который бессловесные творенья,
Покорно окружающие трон,
Усвоили от самого рожденья:
Ее капризам не было препон,
И не было узды ее «хотенью».
А будь она крещеной — спору нет,
Она б и больше натворила бед!
113
Когда чего-нибудь хотелось ей,
Желаемое сразу приносили,
За исполненье всех ее затей
Любые суммы золотом платили.
Но даже деспотичностью своей
Она была мила; ее любили
И женщины и всё прощали ей
Все, кроме красоты, сказать точней.
114
Жуан — ее последняя причуда
Замечен ею из окна; тотчас
Искать его по городу повсюду,
Купить его немедля — был приказ.
Баба его нашел (скрывать не буду
Он потакал красавице не раз)
И, действуя по тщательному плану,
Переодел рабынею Жуана.
115
Но как она, султанова жена,
Решилась на такое приключенье?
Почем я знаю! Не моя вина,
Что не имеют жены уваженья
К мужьям венчанным; всем одна цена!
Обманывают всех без исключенья
Супругов — и монархов и князьков:
Уж такова традиция веков.
116
Но ближе к теме! Видя по всему,
Что дело приближается к развязке,
Она в лицо герою моему
Взглянула без особенной опаски
Он был «приобретен», а посему
Она его спросила — не без ласки,
Но несколько надменно, может быть:
«Умеешь ли ты, юноша, любить?»
117
В другое время моего Жуана
Такой вопрос легко б воспламенил,
Но в нем была свежа живая рана:
Свою Гайдэ еще он не забыл,
И сей вопрос любимицы султана
В нем только боль утраты разбудил;
И он залился горькими слезами,
Что очень глупо, согласитесь сами.
118
Вы читаете Дон Жуан
