148
Ходил он честно, как велел алла,
В мечеть молиться в дни богослуженья
Визирю он доверил все дела,
Не проявляя к ним большого рвенья,
А жизнь его домашняя текла
Легко: он управлял без затрудненья
Четверкой жен и нежных дев толпой,
Как наш король — супругою одной.
149
И если даже что-нибудь бывало
Никто узнать подробности не мог;
Невозмутимо море принимало
Таинственно завязанный мешок!
Общественное мнение молчало:
Ни толков, ни догадок, ни тревог
В нем возбудить газеты не могли бы;
Мораль цвела — и… процветали рыбы.
150
Он видел лично, что кругла луна,
И убедился, что земля — квадратна,
Поскольку всюду плоская она
(Что каждому мыслителю понятно!).
Его весьма обширная страна
Ему была покорна, вероятно.
Лишь изредка гяуры и паши
Тревожили покой его души!
151
Когда же распря грозно разгоралась,
Всех дипломатов — даже и пашей
Сажали в башни; подразумевалось,
Что эта свора, не нося мечей,
Науськиваньем грязным занималась
И ложью про врагов и про друзей
Депеши начиняла — очень тонкой,
Нимало не рискуя бороденкой.
152
Имел он сорок восемь сыновей,
А дочек — пять десятков; их держали,
Конечно, взаперти (оно верней!)
И в шелковые платья наряжали,
Пока от состоятельных пашен
С подарками послы не приезжали,
Которым разрешалось увезти
Невесту лет шести иль девяти!
153
И сыновей держали под замком
По правилам восточного закона:
Кому придется царствовать — о том
Не знали и сановные персоны.
Любой, считалось, в случае любом
Достоин петли и достоин трона,
А потому, в надежде на успех,
По-княжески воспитывали всех.
154
Султан свою четвертую жену
Порадовал улыбкою привета.
Она, желая скрыть свою вину,
Была нежна, как солнечное лето.
(Историю я знаю не одну,
Когда искусство женственное это
Супругов оставляло в дураках
С оленьим украшеньем на висках!)
155
Глаза султана, черные, как сливы,
Взглянули очень пристально вокруг
И выбрали весьма красноречиво
Жуана из числа его подруг.
«Твоя рабыня новая красива!»
Его величество сказало вдруг
Встревоженной Гюльбее. — «Но напрасно
Дочь племени гяуров так прекрасна!»
156
Все взоры обратились на него,
Вернее — на прекрасную девицу.
Товарки удивлялись: отчего
Владыке ею вздумалось прельститься?!
Из их толпы еще ни для кого
Не снизошли уста его открыться!
Но обсуждать подробно сей предмет
Им помешали страх и этикет.
157
Я признаю — бесспорно, турки правы:
В гаремы жен полезно запирать.
На юге слишком ветреные нравы,
Чтоб женщине свободу доверять.
На севере — и то они лукавы,
Но там холодный климат — благодать!
Снега, морозы, вьюги завыванья
Препятствуют порока процветанью.
158
Закон Востока мрачен и суров:
Оковы брака он не отличает
От рабских унизительных оков;
И все — таки в гаремах возникает
Немало преступлений и грешков.
Красавиц многоженство развращает;
Когда живут кентавром муж с женой,
У них на вещи взгляд совсем иной.
159
Но властвуют поэтики законы
Над формою и долготою глав
Бросая рифмы якорь золоченый,
Сверну я паруса моих октав.
Прими мой труд, читатель благосклонный!
А я, в поэмах древних прочитав,
Что отдыхал и сам Гомер, бывало,
Хочу, чтоб муза тоже подремала.
ПРЕДИСЛОВИЕ[36]
(к шестой, седьмой и восьмой песням)
Подробности осады Измаила, изложенные в двух из нижеследующих песен (то есть в седьмой и восьмой), заимствованы из французской работы «Histoire de la Nouvelle Russie».[37] Ряд приключений, приписанных Дон-Жуану, взят из жизни, в частности — спасение им ребенка. На самом деле героем этой истории был покойный герцог Ришелье, в то время доброволец в русской армии, а впоследствии — основатель и благодетель Одессы, где никогда не перестанут чтить его имя и память.
Две-три строфы этих песен касаются покойного маркиза Лондондерри; но они были написаны несколько ранее его кончины. Я выбросил бы их, если бы олигархия этого человека умерла вместе с ним. Однако при настоящем положении вещей я не вижу ни в обстоятельствах его смерти, ни в обстоятельствах его жизни ничего такого, что могло бы помешать всем тем людям, к порабощению которых было устремлено все его существование, свободно высказывать свое мнение о нем. Говорят, что в частной жизни он был приятным человеком. Может быть, это и так, но публике до этого дела нет, а для оплакивания его смерти будет достаточно времени тогда, когда Ирландия перестанет сожалеть о его рождении. Вместе с миллионами других я считаю, что как министр он обладал более деспотическими наклонностями и более слабым интеллектом, чем любой правитель, когда-либо угнетавший свою страну. Поистине впервые со времен норманнов Англия оказалась в столь унизительном положении, что ею правит министр, который не умеет говорить по-английски, впервые парламент допустил, чтобы предписания ему давались на языке миссис Малапроп.
вернуться«История России нового времени» (франц.).
