91
Джон Мильтон — князь поэзии у нас:
Учен, умерен, строг — чего вам боле?
Тяжеловат бывает он подчас,
Но что за дар! И что за сила воли!
А Джонсон сообщает, что не раз
Сего любимца муз стегали в школе,
Что был он скучный муж, хозяин злой
И брошен был хорошенькой женой!
92
Имели Тит и Цезарь недостатки.
О приключеньях Бернса знает мир.
Лорд Бэкон брал, как полагают, взятки,
Стрелял чужих оленей сам Шекспир,
И Кромвеля поступки были гадки,
Любой великой нации кумир
Имеет нежелательные свойства,
Вредящие традициям геройства!
93
Не каждый же, как Саути, моралист,
Болтавший о своей «Пантисократии»,
Или как Вордсворт, что, душою чист,
Стих приправлял мечтой о демократия!
Когда — то Колридж был весьма речист.
Но продал он теперь газетной братия
Свой гордый пыл и выбросил, увы,
Модисток Бата вон из головы.
94
Их имена теперь являют нам
Ботани-бэй моральной географии;
Из ренегатства с ложью пополам
Слагаются такие биографии.
Том новый Вордсворта — снотворный хлам
Какого не бывало в типографии,
«Прогулкой» называется и мне,
Ей-богу, омерзителен втройне!
95
Он сам нарочно мысль загромождает
(Авось его читатель не поймет!),
А Вордсворта друзья напоминают
Поклонников пророчицы Сауткотт:
Их речи никого не поражают
Их все — таки народ не признает.
Плод их таланта, как видали все вы,
Не чудо, а водянка старой девы!
96
Но я грешу обильем отступлений,
А мне пора приняться за рассказ;
Такому водопаду рассуждений
Читатель возмущался уж не раз.
Теряя нить забавных приключений,
Я прихожу в парламентский экстаз,
Мне в сторону увлечься очень просто,
Хоть я не так велик, как Ариосто!
97
98
«Гомер порою спит», — сказал Гораций.
Порою Вордсворт бдит, сказал бы я.
Его «Возница», сын унылых граций,
Блуждает над озерами, друзья,
В тоске неудержимых ламентаций:
Ему нужна какая-то «ладья»!
И, слюни, словно волны, распуская,
Он плавает, отнюдь не утопая.
99
Пегасу трудно «Воз» такой тащить,
Ему и не взлететь до Аполлона;
Поэту б у Медеи попросить
Хоть одного крылатого дракона!
Но ни за что не хочет походить
На классиков глупец самовлюбленный:
Он бредит о луне, и посему
Воздушный шар годился бы ему.
100
«Возы», «Возницы», «Фуры»! Что за вздор!
О, Поп и Драйден! До чего дошли мы!
Увы, зачем всплывает этот сор
Из глубины реки невозмутимой?
Ужели глупых Кэдов приговор
Над вами прозвучал неумолимо?
Смеется туповатый Питер Белл
Над тем, кем сотворен Ахитофел!
101
Но кончен пир, потушены огни,
Танцующие девы удалились,
Замолк поэт, и в розовой тени
На бледном небе звезды засветились,
И юные любовники одни
В глубокое молчанье погрузились.
Ave Maria? Дивно просветлен
Твой тихий час! Тебя достоин он!
102
Ave Maria! Благодатный миг!
Благословенный край, где я когда-то
Величье совершенное постиг
Прекрасного весеннего заката?
Вечерний звон был благостен и тих,
Земля молчала, таинством объята,
Затихло море, воздух задремал,
Но каждый лист молитвой трепетал.
103
Ave Maria! — это час любви!
Ave Maria! — это час моленья!
Благословенье неба призови
И сына твоего благоволенье
Для смертных испроси! Глаза твои
Опущены и голубя явленье
Предчувствуют — и светлый образ твой
Мне душу озаряет, как живой.
104
Придирчивая пресса разгласила,
Что набожности мне недостает,
Но я постиг таинственные силы,
Моя дорога на небо ведет.
Мне служат алтарями все светила,
Земля, и океан, и небосвод
Везде начало жизни обитает,
Которое творит и растворяет.
105
О, сумерки на тихом берегу,
В лесу сосновом около Равенны,
Где угрожала гневному врагу
Твердыня силы цезарей надменной!
Я в памяти доселе берегу
Преданья Адриатики священной:
Сей древний бор — свидетель славных лет
Боккаччо был и Драйденом воспет!
Вы читаете Дон Жуан
