ссадину, но здесь… Здесь нет места магии. Здесь все сделано так, чтобы не было места магии. Здесь только сила и быстрота. Но если охотница скажет мне, где искать Колана, я, может быть, сокращу ее мучения.
– Вытащи стрелу… – прохрипела Глума. – Ухватывайся под наконечником. Вытащи! Ты сильная!
Гаота вновь опустила Глуму лицом вниз.
– Брось, – махнул рукой Уайч. – Зачем тебе Колан? Никуда он не денется. Ищи его мать – и найдешь Колана. Или ты зря столько времени пасся среди егерей? Еще спроси, где Пайсина. Впрочем, Пайсина – моя. Все будут мертвы, не сомневайся…
– Пайсина… – прошептала Гаота, стиснула стрелу двумя руками и потащила ее на себя, наступила коленом на лопатку Глумы, рванула что было сил и, отбросив окровавленное стальное древко, тут же припала к лишившемуся чувств телу: чтобы удержать его на краю, не дать захлебнуться кровью, поймать одной рукой рану на спине, другой рукой рану над грудью и излить в разверзшуюся трещину в живом все, что копилось внутри, все, что не находило выхода, все, что ждало своего часа. До того мига, пока не потемнеет в глазах и не забьется оглушительным барабанным боем пульс в ушах.
– Ты будешь биться честно? – донесся откуда-то издалека голос Юайса.
– Ты еще способен биться? – удивился Уайч. – Чатач, наш дружок хочет биться. А я хочу, дружок, чтобы ты сам проткнул себе горло. В противном случае мне придется снести тебе голову.
– Куда воткнуть ему еще одну стрелку? – подал голос Чатач.
– Гаота… – раздался вдруг сдавленный шепот Глумы. – Чем от тебя так воняет? Не шевелись. Медленно, очень медленно привстань.
– Так куда ему? – еще раз спросил Чатач.
– Давай, наверное, под лопатку, – предложил Уайч. – И вот тогда мы точно будем на равных…
Глума метнула нож из-под Гаоты, не вставая. Он вошел Чатачу точно в сонную артерию, вошел в плоть по рукоять, и уже умирая, Чатач успел выпустить стрелу, но не успел поднять руки, и его стрела пронзила его же ступню.
Юайс оперся рукой на рукоять лежащего меча, начал подниматься, но убийца уже летел к нему с вскинутым над головой клинком, поэтому Юайс развернулся, не выпрямляясь, пропустил Уайча мимо себя и все так же стоя на одном колене, стал вытирать платком лезвие меча.
Уайч пробежал шагов пять, остановился, опустил голову, посмотрел на расплывающееся по животу кровавое пятно, схватился за рассеченный бок и повалился навзничь, пуская изо рта кровавые пузыри.
– Фаса… – выдохнул Юайс шагнувшей к нему Гаоте. – Вытащи Фаса, прошу тебя.
Фас пришел в себя, когда Гаота уже почти уплыла в мягкую и теплую темноту. Последнее, что она услышала в тот день, был недоуменный вопрос высокого егеря:
– От тебя всегда так пахнет, когда ты занимаешься целительством?
Глава 29
Гаота открыла глаза в комнате Глумы. Нет, она смутно помнила, как выбиралась наружу из странного, словно приснившегося основания башни, помнила суетящегося Буила, и Юайса, который смотрел на нее, Гаоту, не отрываясь, и гордого пережитым Тьюва, и вознамерившегося, несмотря на протесты Глумы, срочно вымыться прямо во дворе замка Дойтена, и ладонь Фаса, который, покачиваясь, шел рядом с ней и держал ее за руку, когда Гаота уже лежала на повозке Транка. И помнила, как дурачок Амадан что-то лопотал у нее в ногах, подпрыгивая в нетерпении и время от времени выкрикивая: «Аска! Аска!» – словно хотел призвать племянницу трактирщика и рассказать ей о своем чудесном грузе. Она помнила и двор трактира, который за эти дни вдруг странным образом стал казаться ей родным, и испуганное лицо Тины, и улыбающееся – Иски, а потом стояла или сидела обнаженной в жестяном корыте, и добрые руки или той, или другой смывали с нее усталость, боль и еще что-то, что не давало дышать. А потом уснула и в долгом- долгом сне бродила по коридорам Приюта Окаянных, заглядывала во все кельи и всматривалась в лица наставников.
В озабоченное лицо смотрителя приюта Брайдема, который считался наставником естествоведения и прорицания, но редко уделял время наставлениям, хотя и грозился вести занятия еще и по каким-то тайным знаниям.
В вечно улыбающееся лицо Грана, наставника по знахарству, травоведению, а также устному и начертательному колдовству, но не могла разглядеть его глаз, потому что из?за вечной улыбки взгляд Грана прятался в добрых морщинках.
В злое и надменное лицо Бейда, попечителя приюта от Священного Двора, который собственные занудные словоизречения именовал поучениями и наставлениями по истории и хронологии.
В холодное лицо Деоры, которое напоминало таинственную маску и по поводу которой воспитанники говорили, что имни делятся не только так,
