которому он так долго прислуживал.
— Бежим! — повторила Розина.
И обе женщины, а следом за ними и запыхавшиеся мальчишки, помчались по темным переулкам квартала. Их босые ступни скользили на камнях, покрытых липкой грязью. Наконец, Розина замедлила бег.
— Вот и фонари, — сказала она. — Это улица Сен-Мартен.
— Надо идти дальше. Нас могут преследовать.
— Бавотан не умеет говорить. Никто его не поймет; может, кто-то еще подумает, что дурачок и убил Ролена. Скоро выберут нового Великого Кесаря, но лично я никогда больше не вернусь в это логово. Я останусь с тобой, потому что ты его убила.
— А если нас разыщет Гнилой Жан? — спросил Лино.
— Он вас никогда не найдет. Я защищу вас всех, — заявила Анжелика.
Розина кивнула в сторону противоположного конца улицы, где на фоне робкого, бледного рассвета начали меркнуть фонари.
— Посмотри, ночь уже закончилась.
— Да, ночь закончилась, — решительно повторила Анжелика.
Каждое утро в аббатстве Сен-Мартен-де-Шан раздавали бесплатную похлебку для бедных. Знатные дамы, приехавшие к ранней мессе, помогали монахиням в этом богоугодном деянии.
Бедняки, порой вынужденные ночевать на улице у первого попавшего столба, обретали в трапезной монастыря мимолетный покой. Каждому из них давали по миске горячего бульона и круглому хлебцу.
Анжелика с Флоримоном на руках, за которой шли Розина, Лино и Флипо, забрела в монастырь случайно. Все пятеро беглецов, с ног до головы покрытые грязью, выглядели растерянными.
Вместе с другими неимущими их провели в зал и усадили на скамьи перед деревянными столами.
Потом появились служанки благотворительниц с огромными мисками похлебки.
От них исходил довольно аппетитный запах. Но, прежде чем утолить собственный голод, Анжелика попыталась напоить бульоном Флоримона.
Она осторожно поднесла плошку к губам ребенка.
И только тогда, в тусклом свете витражного окна молодая женщина рассмотрела сына. Его глаза были полузакрыты, носик заострился. Мальчик часто дышал, как будто бы его сердце, истерзанное страхом, никак не могло вернуться к нормальному ритму. Безучастный ко всему, малыш не обращал внимания на бульон, текущий у него по губам. В какой-то момент теплая жидкость привела ребенка в чувство. Он икнул, сделал судорожный глоток, затем сам взял миску в руки и принялся с жадностью пить.
Анжелика смотрела на это крошечное несчастное личико в обрамлении темных спутанных волос.
«Итак, — сказала она сама себе, — вот в кого ты превратила сына Жоффрея де Пейрака, наследника графов Тулузских, дитя „Цветочных игр“, родившегося для света и радости!»
Маркиза Ангелов пробуждалась от своего длительного оцепенения, с ужасом оглядываясь на разрушенную жизнь. Вдруг в ней поднялась волна необузданного гнева, гнева, направленного на себя саму и на весь окружающий мир. Казалось бы, после ужасной ночи молодая женщина должна была чувствовать себя подавленной и опустошенной, но, напротив, в ней пробудилась новая, небывалая сила.
«Никогда больше, — подумала Анжелика, — он не будет голодать… Никогда не будет мерзнуть… Никогда не испугается. Я клянусь».
Но разве за воротами аббатства их не подстерегали все те же голод, холод и страх?
«Надо что-то делать. Немедленно».
Анжелика посмотрела вокруг. Она была всего лишь одной из многочисленных несчастных матерей, одной из тех «бедняжек», которым никто ничего не должен и к которым так милосердно склонялись разодетые дамы, прежде чем вернуться к привычной болтовне в своих литературных салонах или к интригам королевского двора.
В шелковых накидках, наброшенных поверх роскошных причесок, дабы скрыть переливы жемчуга, в фартучках, приколотых к бархату и шелку платьев, они переходили от одной подопечной к другой. За ними шли служанки с корзинами в руках, из которых дамы доставали пирожные, фрукты, порой пироги или половинку цыпленка — объедки с барского стола.
— О, дорогая, — воскликнула одна из женщин, — вы очень отважны, если в вашем деликатном положении с самого раннего утра уже занимаетесь благотворительностью. Господь вознаградит вас за это.
