улыбкой!

— Мне было необходимо усыпить его подозрения. И вообще, какое ты имеешь право меня судить? Разве с тех пор, как я здесь, ты замечал, чтобы я заводила с кем-нибудь шашни? Ты думаешь, что при моей работе в харчевне да еще и с моими материнскими обязанностями у меня остается время на подобные глупости?

Юноша медленно подошел к кровати и поставил подсвечник на ночной столик. Он глубоко вздохнул.

— Как я счастлив! — восторженно воскликнул Давид. — От одной только мысли, что этот мужчина прикасается к вам, я с ума схожу.

Он закрыл глаза, задумался и произнес:

— Ох, Давид! — рассмеялась Анжелика. — Где ты раздобыл эти вирши?

— Грязный Поэт, он написал для меня стихотворение. Я… я спросил у него, как мне дать вам понять, что я вас люблю. Но вы смеетесь! — вскричал бедный мальчик. — Вы всегда насмехаетесь надо мной!

— Тише! Ты перебудишь всех соседей! Я смеюсь, потому что ты хоть и высокий, а все равно — дурачок. Ты прекрасно знаешь, как и все вокруг, что этот ужасный Грязный Поэт — плут и бесстыдник. Ну ладно, теперь иди и ложись спать.

Но Давид сделал еще шаг вперед и склонился к лежащей женщине. Его лицо с резкими тенями, освещенное неверным отблеском свечи, потеряло свое детское выражение. Анжелика невольно поправила лямку рубашки, которая соскользнула с плеча.

— Я вас люблю, — сказал юноша твердым и глубоким голосом. — На свете нет женщины прекраснее, чем вы. Ночью я грежу о том, как положу руку вам на грудь, как накрою ваши губы моими. Я мечтаю лечь рядом с вами в эту постель, прижать ваше тело к моему, сжимать его, пока вы не застонете от боли. А затем может произойти необыкновенная вещь, от которой я умру…

«Неплохо, — отметила про себя Анжелика. — У этих южан красноречие в крови, мало кто может с ними соперничать. Но неужели мне действительно придется отбиваться от этого шестнадцатилетнего мальчишки?»

Между тем черты лица Давида исказились, будто от судороги. И он, рыдая, рухнул на пол у края кровати.

— Ох, не сердитесь на меня, прошу вас! Не знаю, что на меня нашло… Я просто сошел с ума! Наверное, я заболел, да?

Анжелика улыбнулась и ласково, по-матерински, провела по густым волосам юноши.

— Нет, ты не болен. Это вполне естественно. Ты стал мужчиной. Ну, может быть, не совсем до конца. Ты уже был с женщиной, Давид?

Юноша опустил голову, чтобы скрыть заливший лицо румянец, который Анжелика в полутемной комнате, по правде говоря, и не заметила.

— Нет, — робко вымолвил он. — Я не люблю женщин. Они меня пугают.

— А я? Женщина, которая целый день так строга с тобой, которая может отвесить тебе оплеуху, отчитать тебя? Меня ты не боишься?

— Разве только чуть-чуть. Особенно когда смотрите на меня вот так, как сейчас. Но я полагаю, что вы не насмешница и вы не злая. С тех пор как вы меня поцеловали…

— Я тебя поцеловала?

— Да, когда вы узнали, что я родом из Тулузы. Я тогда решил, что на самом деле вы добрая. И я подумал, что вы смогли бы меня научить…

— Чему я могу научить тебя, Давид?

Опустив глаза, он прошептал:

— Ну… этой чудесной вещи…

— Любви? Я должна научить тебя любви, как учу кулинарии? Нет, малыш. Видишь ли, мужчина изучает такие вещи с девушкой своего возраста или… Я уже не так молода, но и не так стара. Я не подхожу для этой роли. Кроме того, полагаю, ты заблуждаешься насчет тех чувств, которые я тебе якобы внушаю. На самом деле ты скоро поймешь, что ночью, в постели, когда погашена свеча, все женщины похожи друг на друга. Чего тебе недостает, так это знаний, в чем именно они похожи. Ну-ка, подай мне шаль, она лежит вон там, на стуле, и позволь мне встать.

Анжелика подошла к столу и нацарапала несколько слов на листке бумаги, присовокупила к листу несколько монет и отдала Давиду.

— Так, с этим всем ты выходишь на улицу, пересекаешь мост Менял и оказываешься на улице Глатини. Ты стучишься в дверь третьего дома слева,