— Ваш Декарт несомненно гений, — говорил граф, — но это еще не значит, что он прав во всем.

Итальянец горячился:

— Мне будет очень любопытно узнать, как вы сможете доказать его несостоятельность. Смотрите! Он первым противопоставил схоластике с ее абстрактными и религиозными идеями экспериментальный метод. Отныне вместо того чтобы судить о вещах, как раньше, — исходя из абсолютных истин, необходимы измерения и опыты, из которых затем следуют математические законы. Этим мы обязаны Декарту. Как вы, обладая аналитическим складом ума, присущим людям эпохи Возрождения, как вы можете не поддерживать его метод?

— Я поддерживаю, поверьте мне, друг мой. Я убежден, что без Декарта наука не смогла бы избавиться от оков глупости, в которых ее удерживали последние века. Но я упрекаю его в том, что он недостаточно требователен к собственному гению. В его теориях есть очевидные ошибки. Но я не хочу переубеждать вас, если вы так уверены в его правоте.

— Я приехал из Женевы, преодолел заснеженные поля и реки, чтобы принять ваш вызов в споре о Декарте. Я вас слушаю.

— Возьмем, если вы так желаете, принцип гравитации, иначе говоря, взаимного тяготения тел, а следовательно, и притяжения тел к земле. Декарт утверждает, что когда одно тело сталкивается с другим, оно может сообщить ему движение, только если превосходит его по массе. Таким образом, пробковый шар не сможет сдвинуть шар чугунный.

— Это же очевидно. И позвольте мне процитировать формулу Декарта: «Во всей сотворенной материи существует известное количество движения, которое никогда не возрастает и не убывает».

— Нет! — воскликнул Жоффрей де Пейрак и так стремительно поднялся, что Анжелика вздрогнула. — Нет, это утверждение ложно! Декарт не провел опыт. Чтобы увидеть свою ошибку, ему всего лишь надо было зарядить пистолет свинцовой пулей весом в одну унцию и выстрелить в тряпичный мяч весом более двух ливров. Тряпичный мяч сдвинулся бы.

Берналли с изумлением посмотрел на графа.

— Я признаюсь, вы меня смутили. Но хорошо ли выбран пример? Возможно, опыт со стрельбой вводит какой-то новый элемент? Как его можно назвать? Мощность, сила…

— Этот элемент — всего-навсего скорость. Она действует не только при стрельбе. Каждый раз, когда тело перемещается, действует скорость. То, что Декарт называет «количеством движения», на самом деле закон скорости, а не арифметическая сумма вещей.

— Если закон Декарта ошибочен, то что вы предлагаете взамен?

— Закон Коперника, где говорится о взаимном притяжении тел, об этом невидимом свойстве, таком же явлении, как магнетизм, которое не могут измерить, но и отрицать тоже не могут.

Подперев кулаком голову, Берналли задумался.

— Я уже немного размышлял об этом и обсуждал эти вопросы с самим Декартом, когда встретил его в Гааге перед тем, как он уехал в Швецию, где ему — увы! — суждено было умереть. Знаете, что он ответил мне? Закон притяжения надо отвергнуть, потому что в нем есть «что-то оккультное» и он уже изначально кажется еретическим и подозрительным.

Граф де Пейрак громко рассмеялся:

— Декарт был трусливым человеком, к тому же он не хотел терять пенсию в тысячу экю, пожалованную монсеньором Мазарини. Он помнил о бедном Галилее, который, дабы избежать пыток и костра инквизиции, вынужден был отречься от своих бесспорных открытий, одно из которых «ересь о вращении Земли». Говорят, что он не смирился со своим унизительным отречением и, не удержавшись, прошептал: «И все-таки она вертится!..» Декарт в своей работе «Мир, или Трактат о свете», возвращаясь к теории поляка Коперника «Об обращении небесных сфер», воздержался от утверждения о вращении Земли. Он только сказал: «Земля не движется, но вовлечена в движение вихревыми потоками». Разве не чудесная метафора?

— Я вижу, вы недолюбливаете беднягу Декарта, — заметил Берналли, — и, однако, называете его гением.

— Я вдвойне упрекаю его за то, что он, человек большого ума, проявлял такую ограниченность. К несчастью, Декарт вынужден был спасать свою жизнь и думать о хлебе насущном, которым он был обязан щедрости сильных мира сего. Хочу добавить, что, по моему мнению, раскрыв свой гений в области чистой математики, он не был силен в динамике и физике в целом.

Берналли смотрел на графа с восхищением. Он принялся повторять:

— Динамикос! Динамикос! Греческое слово, обозначающее силу! Только язык греков способен все выразить.

Граф де Пейрак смотрел на него с улыбкой.

— Вернемся к нашему Декарту. Я хотел отметить, что его опыты с падающими телами, если он на самом деле занимался настоящими исследованиями, достаточно примитивны. Для их чистоты необходимо было, чтобы Декарт учел один необычный, но не такой уж невероятный, на мой взгляд, факт: воздух — это не пустота.

— Что вы хотите сказать? Ваши парадоксальные мысли сводят меня с ума!

— Я говорю, что воздух, в котором мы двигаемся, в действительности — некая плотная среда, чем-то похожая на воду, которой дышат рыбы: среда упругая, обладающая некоторым сопротивлением, сжатая, невидимая глазу, но, тем не менее, реальная.