Дорогу Верещагину в сей же миг преградил всадник на кауром жеребце.

— Э! Хозяин не договорил с тобой, да? — окликнул таможенника конный, поигрывая перед его лицом плетью.

Верещагин вздохнул. Утер рукавом выступившую на лбу испарину.

То, что произошло дальше, заняло всего несколько мгновений.

Верещагин схватил жеребца за шею одной рукой, другой — за узду и дернул вниз и в сторону. Конь всхрапнул, завалился набок и упал на землю, подмяв под себя наездника. Пока бандиты изумленно таращились на то, как жеребец сердито лягается и пытается подняться, а поверженный всадник проклинает богов, Верещагин выхватил из-за пояса наган и метнулся обратно. Главарь был все еще рядом. Если бы схватить его и использовать в качестве живого щита!.. Вот тогда можно было бы побеседовать на равных.

С кличем «эг-хеу-хей!» на Верещагина бросился негр. В руках темнокожий воин сжимал топор. Верещагин успел разглядеть, что лезвие его оружия сделано из причудливо выточенной кости… Дикий народ — варварские нравы. Верещагин поднырнул под удар, пропуская костяное лезвие мимо себя, и оказался возле взмыленного крупа его лошади. Не мудрствуя лукаво, толкнул кобылу обеими руками, снова вложив в движение медвежью мощь своего тела. Как и жеребец за полминуты до того, кобыла визгливо заржала и рухнула набок. Ловкий негр черной ящерицей выскользнул из седла, чтобы на него не навалилась лягающаяся туша. Перекатившись по земле, он вскочил на пружинистые ноги и выдернул из ножен два изогнутых, точно львиные зубы, клинка.

В этот миг грянул залп из десятка ружей. Лошади заметались по рыночной площади, переворачивая пустые прилавки и сбрасывая с себя всадников.

У Верещагина заложило уши. Он поспешил убраться с дороги несущейся прямо на него кобылы; лошадь волокла за собой труп хозяина, застрявший ногой в стремени. Африканца Верещагин потерял из вида, но темнокожему, да и остальным бандитам, стало не до таможенника. С крыш домов, окружавших базарную площадь, невидимые стрелки поливали их свинцовым ливнем. И наступившая ночь не мешала видеть, как песок под копытами мечущихся лошадей покрывается пятнами крови.

Торговцы, позабыв о товарах, разбежались кто куда. Банда европейца, хаотично отстреливаясь, хлынула на дорогу, уводящую в пустыню. Верещагин бросился за перевернутый прилавок и из-за этого укрытия разрядил револьвер, целясь в увенчанную широкополой шляпой фигуру. Главарь бросил взгляд за спину, затем прижался к шее лошади и пустил ее галопом.

Верещагин переломил горячий наган и стал торопливо перезаряжать барабан, когда рядом скользнула чья-то тень.

— Эй, урус! Не стреляй, не надо! — окликнул его незнакомый голос. Тень переместилась ближе, и Верещагин узнал в ней косматого таджика — человека Абдуллы.

— Пойдем, урус! — позвал таджик. — Абдулла зовет.

Верещагин поглядел в сторону отступающей банды, но там, откуда только что раздавались выстрелы, лишь клубилась пыль. Бандиты растворились среди барханов.

— Вай, урус! Вай, шайтан! Конь руками повалил! Мои глаза это видели! Да!

Таджик вел Верещагина к топливной станции, где, по словам мальчика Кахи, обосновался Абдулла. Здесь граница между городком и пустыней была весьма размытой. Верещагин знал эти места как свои пять пальцев или даже лучше. Вот сейчас они взберутся на дюну, и оттуда откроется песчаная равнина, посреди которой — разбросанные в беспорядке каменные блоки и китовая туша нефтяной цистерны. Возле нее Абдулла, скорее всего, и разбил лагерь.

Точно! Абдулла не дурак: взобравшись на цистерну, один человек, вооруженный пулеметом, мог бы отбить нападение с любой стороны. Сам Верещагин как-то обговаривал с лейтенантом Краюхиным возможности обороны Пиджента, и они сошлись, что старую топливную базу можно было превратить в неприступный бастион. Причем минимальными усилиями.

Верещагин заметил тени, мчавшиеся с ними наперегонки. Так! Значит, остальные контрабандисты покинули Пиджент следом.

Он застал Абдуллу за странным занятием. Контрабандист сидел у костерка за нагромождением известняковых блоков и держал в руках одну из глиняных плиток из тюка с «багдадским камнем». Бережно держал, словно младенца. Едва не баюкал. Верещагин увидел, как Абдулла подносит плитку к лицу и осторожно дует на нее, морща лоб и высоко вскидывая черные брови. В тот же миг затрепетало пламя костра, взметнулись над головой контрабандиста то ли ночные птицы, то ли летучие мыши… Затем Абдулла передал плитку женщине в чадре. Та с очевидным нетерпением приняла «багдадский камень», отвернулась и что-то быстро зашептала, указывая пальцами, унизанными серебряными кольцами, в сторону окутанной темнотой пустыни. Верещагин почувствовал, как от этого шепота его тело покрывается гусиной кожей. Что за черт?! Шипящий шепоток, в котором звучал шорох песка, осыпающегося с верхушек барханов, вздохи ветра, несущего смерть из сердца пустыни, скорее мог принадлежать злобной эфе, чем женщине.

— Странная судьба ждет меня, однако, — проговорил Абдулла неспешно, будто продолжая прерванный разговор. — Я, говорят, умру вот здесь — возле этой самой цистерны. И ты будешь рядом…

Верещагин шагнул вперед, схватил Абдуллу за халат и легко, будто котенка, поднял контрабандиста в воздух. Крякнул, сплюнул, а затем швырнул горе-караванщика на груду блоков и следующим движением вдавил в его щеку дуло нагана.