Для новой династии привилегированное положение князей Рюриковичей, князей Гедиминовичей было не столь уж удобно. Сама-то она вышла из другой общественной среды. Романовы принадлежали старинному московскому боярству. Десятки брачных, родственных, деловых связей соединяли их с многочисленными родами, принадлежащими этой группе знати. А она стояла… не то чтобы радикально ниже, нет, но все-таки несколько ниже, чем титулованная аристократия. Особое положение высшей княжеской знати представляло для Романовых угрозу: а ну как захотят пересмотреть решения Земского собора 1613 года и сменить династию? Строго говоря, оставались еще княжеские роды, более знатные, чем сами Романовы… Да и не только угрожало, но и стесняло: на ключевые посты не столь удобным оказалось выдвигать «социально близких» людей из того же старомосковского боярства или ниже — из дворянства.
При Михаиле Федоровиче князь Дмитрий Пожарский и Козьма Минин получили думные чины — соответственно, боярина и думного дворянина. Минин вскоре ушел из жизни, а вот Пожарскому, при его «худородстве», пришлось выдержать долгий натиск многочисленных местников, не считавших его себе ровней. Пусть и вождь он земского освободительного движения, но отец, дед и прадед Дмитрия Михайловича не явлены на великих государевых службах, не имели красивых местнических «случаев», вот и пришлось их потомку крепко биться за свою честь. Но он-то хотя бы Рюрикович, и ветвь его восходит ко князьям Стародубского дома. А вот А. Л. Ордин-Нащокин, выдающийся дипломат, происходил из «слабой» фамилии и титула не имел, а потому хоть и стал фаворитом Алексея Михайловича, но перепрыгнуть определенный уровень возвышения не мог. Зато А. С. Матвеев, И. М. Языков, семейства Лихачевых, Хитрово, Апраксиных высоко поднялись при Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче. Некоторые бывали даже в боярах. Богдан Хитрово сделался одним из вершителей державных дел, определявших политический курс всего царства… Кое-кто из них относился к числу дворян, не отличавшихся особенной знатностью, но хотя бы заметных в составе государева двора. Другие же (Матвеев, например) по меркам русской аристократии того времени отличались выдающимся… худородством.
Как говорит современный специалист, «…б
Государи Рюриковичи, за исключением, пожалуй, Ивана Грозного, придирчиво выбирали себе невест — и не только с точки зрения внешних данных. Для них очень большое значение имела «высота крови». На царское ложе крайне редко восходила женщина из дворян «худого» семейства. В подавляющем большинстве случаев супругой московского государя становилась представительница иноземного монаршего рода, весьма знатного княжеского или, на худой конец, древнего боярского.
А вот государи Романовы вели себя по-другому. Этот род поколениями накапливал принципиально иной опыт. Некняжеский, невоинственный, далекий от природного монаршества Рюриковичей. Первым Романовым в гораздо меньшей степени была присуща уверенная гордыня Рюриковичей из московского Даниилова рода. Иван Великий, Василий III, Иван Грозный смотрели на подданных и соседей как «право имеющие». А эти — из другого теста. Эти уступчивее, осторожнее. Более связаны с землей, проще говоря, приземленнее, кряжистее. Не столько политики, увлеченные стратегическим планированием, сколько тороватые хозяева, приученные знать, чем какой сундук наполнен, и относящиеся к державе как к вотчинному хозяйству. Не столько желатели соседних земель, сколько хранители своей. Не любили Романовы жить в каменных палатах, обожали сады и огороды, весьма заботились о добром здравии, отличались богомольностью и ценили семейное благоустроение. А потому в браке более желали приятности и домашнего уюта, нежели династического величия и выгод политического свойства. Вот и вышло, что из этой династии четыре царя подряд выбирали себе в спутницы жизни красавиц из родов великой «худости».
Михаил Федорович взял было себе княжну Долгорукую — та из древней фамилии, да скоро ушла в могилу. А Стрешневы, Милославские, Нарышкины, Грушецкие, Заборовские, Апраксины и Лопухины, с точки зрения родовитой аристократии русской, — либо малые величины, либо просто никтошечки. Исключением стал разве что соправитель Петра I Иван Алексеевич — ему досталась Прасковья Салтыкова из великого боярского семейства. Но сам ли он выбирал тогда, больной безобразный юноша? Скорее, выбрали за него.
Федор Алексеевич унаследовал родовую черту: обе его жены, что Грушецкая, что Апраксина, были пригожи, но слабы родом. В Думе при нем, как уже говорилось, долгое время сохраняли большую силу Милославские — ничтожная фамилия, возвысившаяся через счастливый брак. Да и Нарышкины не исчезли из дворца, продолжали занимать видные должности.
Теперь стоит задаться вопросом: уютно ли сиделось, скажем, боярину князю Одоевскому в Думе на одной лавке с боярами Милославским, Языковым, Нарышкиным, Заборовским? А до того — с боярином Стрешневым? Ужели не поднимался у него из души гнев: пустили в Думу «собак»! Но как от них избавишься, коли «собаки» самому царю — родная кровь?! А «собаки» поглядывали на Одоевского, Черкасского, Голицына, Куракина, Шереметева, Салтыкова и т. п. с чувством полного понимания: не любите нас? Прогнали бы нас? Принизили бы нас? Малы мы сладостию — сухие бараночки для вас, сливочных пряничков? Терпите. Мы — за государем!
Рюриковичи, Гедиминовичи, высокородное московское боярство (те же Шереметевы, например) понимали, разумеется: породниться с царской династией — значит возвыситься. Но… Этот способ возвышения сильно «разбавлял» на высотах власти их высокую кровь кровью попроще.
Сами же государи из династии Романовых, составив подле себя сонм верных, пусть и незнатных родичей, с досадою глядели на местнические ограничения, мешавшие их «продвигать».
