позволялось по будням запрягать двух лошадей в карету или сани, по праздникам — четырех, а «на сговорах и свадьбах» — шесть. Служильцам государева двора меньшего ранга зимой разрешалось запрягать в сани одну лошадь, а летом предписывалось ездить верхом[143]. Бог весть, чего тут больше — желания разгрузить узенькие московские улочки или довольно неблаговидного стремления в мелочах контролировать жизнь подданных.

Ну а уж коли вводить подобные правила, то придется разрабатывать и правила контроля за их исполнением…

Служильцев государева двора, не глядя на знатность, возраст и заслуги, просто не пускали в Кремль, если они являлись в неположенной одежде. Если же они рвались в ворота силой, то охрана попросту «сдирала» с них охабни и однорядки. За пределами же государева двора — и как кремлевской территории, и как служилой корпорации — реформа не получила обязательной силы. Да и не карали за ношение охабней. Царь действовал твердо и последовательно, однако в большей степени «пряником», нежели «кнутом»: хочешь продолжать служилую карьеру в Кремле, ограничь себя в выборе одежды, а не желаешь — так оставайся подальше от царской особы, и Бог тебе судья! Наше дворянство в большинстве своем спокойно рассталось с охабнями.

Гораздо большая жесткость Петра, ломавшего через колено тех, кто не желал расстаться с бородами и старообразным костюмом, вызывала сопротивление. Более мягкий подход Федора Алексеевича оказался эффективнее.

Второе следствие прямо связано с содержанием указа от 22 октября. Через два месяца, 19 декабря, вышел новый царский указ о придворном платье. Он развивал и, отчасти, исправлял предыдущий. Государь утверждал ферязи в качестве парадной «дворовой» одежды для всех, не исключая бояр и прочих думных чинов. Об охабнях, позволенных кому-либо, уже и речи нет. Унификация коснулась и величайших аристократов.

Об «убытках» служилых людей нет ни слова. Напротив, новым указом они вводились в большие расходы. Всем чинам — от боярина сверху и московского дворянина и дьяка снизу — предписывалось завести по три (!) богато оформленных ферязи.

«Золотая» (парчовая) ферязь предназначалась для дня «Новолетия» (1 сентября), на Рождество Христово, Пасху, Богоявление, Благовещение, Троицын день, праздник Входа Господня в Иерусалим, на именины царя с царицею (дни поминовения святого Феодора Стратилата и мученицы Агафьи), на Спаса Нерукотворного, в день Успения Богородицы и день Ризы Господней.

«Бархатная» ферязь — для большинства богородичных праздников, на Воздвижение, на Сретение и Преображение Христово, на Святую неделю, в дни поминовения «нарочитых» святых и некоторые другие праздники.

«Объяринная»[144] ферязь — на дни поминовения других «нарочитых» святых, по воскресеньям от Рождества Христова до Богоявления, а также на повечерия этих двух праздников[145].

Новый указ, думается, был довольно неудобен для служильцев государева двора. Дело не только в расходах. Из персон, которые имели право одеться согласно собственному вкусу и средствам, разных по характерам и приоритетам, они превращались в монолитную массу.

Конечно, царь желал меньшей пестроты и большего «благолепия» для своего двора. Но… уж очень сильно эти его дотошные инструкции напоминают игру в солдатики. «Наденем-ка на них одинаковые мундиры!» — как будто звучит монарший голос.

Самая крупная реформа Федора Алексеевича, реформа, глубоко и масштабно изменившая русское общество, — отмена местничества.

Судьбы тысяч людей оказались задеты ею. Древние устои, руководившие жизнью русского дворянства, расточились.

Это не игры с охабнями и ферязями. Это на порядок более значительное державное преобразование.

И если иные нововведения государя могут оцениваться по-разному, то уничтожение местнических порядков до сих пор получало и получает безусловно положительную оценку. Обычай одряхлевший, агонизирующий и вместе с тем сковывающий государственную инициативу, приносящий страшный ущерб на ратном поле, следовало отменить. Та решительность, с которой Федор Алексеевич совершил эту государственную работу, заслуживает уважения.

Прежде всего: что современный образованный человек знает о местничестве?

Как правило, до крайности мало. Да и то знание о местничестве, которое все-таки получило распространение в обществе, чаще всего имеет весьма искаженный характер.

Существует абсолютно неверный стереотип, согласно которому местничество — пустая игра спесивых вельмож. Будто бы местнические споры и тяжбы лишь отнимали у них время, необходимое для полезной государству деятельности. Будто бы местничество — нелепый плод «кондовой толстозадой» Руси, не сумевшей достойным образом организовать жизнь высших сословий. И ничего, кроме вреда, от него не происходило, да и в принципе происходить не