не носить и тем из них, кто мог их приобрести. Из тех же соображений унификации выбросили из быта чекмени и короткополые кафтаны: если уж все носят ферязи с длиннополыми кафтанами, так все! Богачам оставалось пошить… дорогие парадные ферязи из парчи и бархата.

Выходит… охабень стал своего рода привилегией. Высшим чинам государева двора царь не запрещал носить охабни. Вот и получается, что отсутствие подобного запрета означало для них, с одной стороны, дополнительную финансовую нагрузку, а с другой — создание законодательно закрепленных различий между влиятельной служилой аристократией, «сливками» двора, и всеми прочими. Охабни — для тех, кто составляет самую верхушку военно- служилого класса, высший его эшелон, а ферязь — для тех, кто туда не попал и, возможно, никогда не попадет.

Никакой идеологии! Сплошная прагматика.

Тот же историк С.М. Шамин, резюмируя смысл и результаты реформы, пишет: «Федор Алексеевич не вводил в Россию ни польской, ни какой-то другой европейской одежды»[141]. Так и есть, можно лишь согласиться.

Далее: «Он просто запретил ношение традиционного парадного костюма, заменив его служилым платьем. В таком одеянии к моменту издания указа ходили уже многие представители московской знати». Не совсем точно: запрет касался не всех. Просто служильцы, для которых дороговато было носить то одно, то другое в разное время, оказались избавлены от лишней финансовой тяготы.

Далее: «Служилое одеяние по необходимости должно было как можно меньше сковывать движения человека. Это и предопределяло его меньшую длину. В угоду ревнителям традиций указ запрещал носить и "постыдно" короткие костюмы. Между "ретроградски" длинными охабнями и вызывающе короткими чекменями служилые люди (за исключением случаев парадных государственных церемоний, для участия в которых были необходимы ферези строго регламентированного вида) могли теперь выбирать наиболее приемлемый для себя крой одежды. Кроме того, под ферезью зачастую носили короткий, иногда выше колен, кафтан. По окончании дворцовых церемоний ферезь можно было расстегнуть и закинуть за спину, как плащ. Это существенно меняло внешний вид человека». Как солдат, отслуживший два года срочной службы в среднеевропейских широтах, автор этих строк хотел бы поставить под сомнение изложенные выше умозаключения. Ох, как худо поздней осенью, когда шинелька коротковата! Ох, как неприятно ранней весной, когда холодный ветер бьет по ногам, а шинелишка их не закрывает! Ох, как странно думать, что длинные или широкие полы как-то могли «сковывать движения» или давать дополнительную свободу. Как они могут влиять на движения рук, когда полы одежды касаются ног?! А ногам никакие полы двигаться не мешают. И, разумеется, совсем никакого значения эта длиннополость или короткополость не могла иметь для кавалерии — очень, знаете ли, трудно «сковать движения» ног, когда они пребывают на боках лошади справа и слева от седла… А подавляющее большинство наших дворян служили именно в конном строю. Зато бесконечные осенне-весенние грязи подсказывали воздержаться от слишком уж длинных одежд: чай, не чистенькие полы государева дворца ими мести!

Что же касается платья, надеваемого под ферязь, то тут уж никакой регламентации указ не вводил. Это ведь вовсе не верхняя одежда, которой только и касалось повеление Федора Алексеевича от 22 октября 1680 года.

И, наконец: «В результате реформы Федора Алексеевича костюм русского служилого сословия стал, в соответствии с общеевропейской тенденцией, постепенно укорачиваться и приобрел сходство с польским. Появление свободы выбора привело к проникновению в Россию нового, чисто европейского явления — моды. Осознавала ли русская знать сходство нового костюма с польским? Скорее всего, да, поскольку это сходство очевидно. Однако признать его было бы унизительно для национального самолюбия… В итоге молодые могли щеголять своим "европейским" видом, а ревнители старины — делать вид, что ничего особенного не происходит». Слишком много тут натяжек, слишком много логических спекуляций. Русский костюм действительно укорачивался. Но следовало бы честно признаться: нет достаточных оснований видеть прямую связь между этим явлением, указом Федора Алексеевича 1680 года и «общеевропейской тенденцией». Очевидно, укорачивание стало побочным эффектом от «военизации» русской мужской одежды. Не более того.

«Общеевропейская тенденция» привела к значительно более радикальному укорачиванию одежды на колоссальном пространстве от Англии до Венгрии и от Швеции до Венеции. Россия, с легкой руки Федора Алексеевича, всего лишь чуть-чуть подрезала полы. Русские дворяне и «приказные люди»[142] до этого «косметического» укорачивания напоминали турок и персов, а после него — поляков… носивших самые длинные одежды в Европе. От этого «полонообразия» официально избавятся лишь при Петре I — будет официально предписано русское платье, «которое было наподобие польского платья», отменить, а вместо него ввести короткое платье, характерное для Западной Европы.

Для биографии самого Федора Алексеевича тут прежде всего важно следующее: «Охабенная реформа» не свидетельствует ни о каком «западничестве», ни о каком «полонофильстве» и, одновременно, ни о каком «охранительстве» Федора Алексеевича. Царь позаботился о служилых людях. Что ж, милостив государь русский.

Вот и всё.

Реформа одежды имела два следствия.

Первое из них нетрудно предсказать. Федор Алексеевич с большим вниманием относился к упорядочению быта своих подданных — совершенно как его отец. Тут он склонен был проявлять мелочность при составлении инструкций и суровость при первых же признаках неповиновения. Например, через год после указа про охабни царь издал указ, регламентирующий езду на каретах. Боярам и прочим «думным чинам»