Таваддуд видит в атаре, как на его защите появляется и растет черное пятно.
— Его Печать не выдержит! — восклицает она. — Господин Сумангуру, выходите! Рамзан, помоги!
Гогол Соборности начинает нажимать на плитки. Одна из них поддается под его пальцами. Сапфировые щупальца Алайль обвиваются вокруг его рук, но он полностью погружен в расследование. Вскоре раздается щелчок, и часть стены сдвигается в сторону, открывая темную нишу. Сумангуру протягивает к ней руку, другой рукой стряхивая с себя сапфировые завитки. Через мгновение он уже проходит сквозь пелену Печатей, держа в руке металлическую птицу.
Таваддуд она кажется меньше, чем в ее воспоминаниях, но для птицы она достаточно велика — длиной с предплечье, с загнутым клювом и раздвоенным хвостом. Глаза закрыты тонкими золотыми веками.
— Арселия?
Таваддуд берет птицу в руки. Она ожидала ощутить холодный металл, однако перья на спинке кажутся живыми, острыми, но теплыми, а маховик в груди гудит ровно, словно быстро бьющееся сердце. Таваддуд гладит птицу, пытаясь успокоить, но безуспешно.
— Объясните мне, что такое «карин», — требует Сумангуру, указывая на птицу. — Простыми словами.
— Карин — это… джинн-компаньон, сплетенный с мухтасибом, — произносит Таваддуд слегка дрожащим голосом. — Карин и мухтасиб — одно существо, образованное еще в детстве при помощи сплетателя.
— То, о чем вы говорите, запрещено для нас и допустимо только для Праймов, — говорит гогол Соборности. — Возможно, для зачистки города имеется больше оснований, чем я полагал. Для чего это делается?
— Таков обычай, — отвечает Таваддуд. — Он символизирует союз между двумя народами. Кроме того, это позволяет мухтасибам регулировать экономику города. Видеть атар так, как его видят джинны, наблюдать поток информации, тени любых предметов в атаре, деньги, продукты, труд, людей. — Она оглядывается на Рамзана. — Все это можно видеть непосредственно, а не через примитивные инструменты вроде атар- очков.
Сумангуру раскатисто смеется, его гулкий голос разносится по дворцу.
— Материя и разум. Дуализм. Примитивное разграничение. И то и другое определяется просто информацией. Вы хотите сказать, что в этом существе, в этом карине содержатся остатки разума Советницы?
— Нет, — возражает Таваддуд. — Я хочу сказать, что карин является частью разума Советницы.
— Превосходно, — говорит Сумангуру. — Кающийся Рамзан, в этом дворце найдется спокойное место, где нас никто не потревожит?
— Господин Сумангуру, прошу прощения, — отвечает Рамзан, — я как официальный следователь вынужден спросить, что вы намерены сделать. Я не могу позволить вам…
Сумангуру выпрямляется во весь рост.
— Вероятно, члены Совета не объяснили вам ситуацию, — грохочет он. — Мы не такие, как наши сестры сянь-ку, мы намного жестче. Кое-кто считает, что Великая Всеобщая Цель требует зачистки этого города. Если я не сумею обнаружить врагов Цели, к этому мнению могут прислушаться. Я достаточно ясно выражаюсь?
По мыслеформе Рамзана пробегает рябь.
— Госпожа Таваддуд…
Она внезапно вспоминает, откуда знает этого джинна. Когда он начинал адаптироваться к своей мыслеформе, ей, чтобы соответствовать его образу, приходилось надевать маску и разрисовывать тело. Она принимала его на балконе, поскольку джинну нравилось ощущение солнечных лучей на коже.
— Если вы откажетесь помочь, — медленно произносит она, — то у вас будут проблемы со мной и моим отцом. Я, безусловно, не занимаю официальной должности в Совете, но, могу вас заверить, пользуюсь доверием отца, — она поднимает кольцо джинна, — так же, как и доверием Совета. Не говоря уже о том, что господин Сен мой
Рамзан издает негромкий хриплый треск.
