напоминали собаку, которая из последних сил ныряет во тьму ближайшего проулка между зданиями, а изо рта у нее уже идет пена.
Только теперь им действительно попался проулок.
Тахл бросился к астероиду БЗ-1014, огромному, размером с маленькую планету. Шахранин вошел на его орбиту — но сначала еле заметно кивнул самому себе, словно на самом деле знал, что делает, — и тот раскинулся под ними гигантской неубранной кроватью. Горный пейзаж, перемежаемый кратерами, горбился, ежился складками от горизонта до горизонта. Переменчивая гравитация Пояса тянула его то туда, то сюда, он дышал с медленной геологической жестокостью. Один его вздох был равен десятку человеческих жизней.
Тахл уменьшил орбиту; приближение к поверхности при сохранении скорости дало эффект ускорения. Пока пейзаж БЗ-1014 проносился внизу, извергаясь из-за одного горизонта и проглатываясь другим, шахранин повернулся и взглянул прямо на Фурда.
— Корпускулярные лучи, — с трудом выговорил он. — Проулок.
И когда Фурд все понял, то с трудом поборол желание громко рассмеяться — от облегчения, что Тахл все-таки нашел возможность сделать хотя бы что-то, и от неверия в то, какое решение принял его помощник.
— Вы слышали его, Кир. Огонь корпускулярными лучами.
— И уничтожить астероид? Когда мы рядом?
— Нет, — поправил Фурд, — когда мы будем внутри.
От удивления и страха Кир ничего не ответила. Она взглянула на коммандера; потом на Смитсона, который тоже все понял; потом на Тахла, который уже сделал выбор; и кивнула.
Они побежали в проулок.
На девяноста процентах ионной тяги. Тахл снизился и нырнул строго вертикально в самый огромный кратер.
Совершенные и безоткатные, корпускулярные лучи — единственное оружие «аутсайдера», которое даже «Вера» не могла превозмочь, — выстрелили вперед и начали жрать.
Астероид стянуло спазмом. Теперь они видели, как этот исполин дышит. Его метаболизм ускорился, пока обмен веществ не сравнился — вскоре прекратившись — с человеческим. Контуры поверхностей превратились в жидкость, тысячелетние процессы сконцентрировались в несколько секунд, и раздался голос астероида — теперь его слышали все — рев, пронесшийся по горлу кратера, в который нырнул «Чарльз Мэнсон», войдя в созданный Тахлом проулок.
Корпускулярные лучи не давали отдачи, поэтому корабль проломился сквозь поверхность астероида без столкновений. Последовал лишь легкий толчок, словно палец ткнулся в глазное яблоко; а потом замерцали в неразберихе вселенные. Носовая часть экрана просто переключилась с одного кадра, когда они сошли с орбиты и вертикально нырнули вниз, на другой, когда космос превратился в камень, а внешнее — во внутреннее. Причина и следствие споткнулись друг о друга. На экране разворачивались невозможные события, освещенные сиянием невозможных цветов.
Проулок Тахла стал движущейся «червоточиной». Корабль превратился в наконечник язвы, разъедающей скальную породу впереди и затягивающейся позади «аутсайдера». Камень тек вязкой жижей, ревел и падал в сторону, бурля и кипя там, где его пожирали лучи, но тоннель существовал лишь краткий миг и обваливался, свертывался, разрушаясь, пытался настичь «Чарльз Мэнсон», но догнать не мог. Пространства вокруг крейсера работали слаженно и гармонично, словно пара бедер, жаждавших загнать чужеродный объект все глубже внутрь астероида.
— Ракета по-прежнему на месте?
— Да, коммандер, — отрапортовал Смитсон и выругался: — Даже сквозь такое прошла.
Бой снова вывернулся наизнанку. Согласно приказу они должны были навязать «Вере» сражение и уничтожить Ее, но теперь все распоряжения — даже формы их слов — растаяли. Тахл впрыснул корабль в астероид, они рыли ход к ядру каменной глыбы, чтобы корпускулярными лучами аннигилировать его, а из взрыва (возможно) могли вырваться только при помощи маневра, который даже Каанг не пыталась выполнить; и все это они делали, пытаясь уничтожить не «Веру», а лишь Ее третью ракету.
Лучи ели, корабль двигался вперед, рана смыкалась за ним, лучи ели, корабль двигался вперед. Кир смеялась во весь голос («Вот бы Каанг сейчас нас видела! Тахл, это прекрасно. Может, даже сработает!») и, не переставая, стреляла, а цвета захватывали дух. Впереди, там, где открывался разрез, лучи творили нечто похожее на солнце, водоворот белизны из расплавленных красок, распадающихся и сливающихся вновь, но его подлинный цвет не мог достичь экрана мостика. Темно-синие лучи, похожие на застаревший кровоподтек, фильтровали сияние до скромной пастели персикового, розовато- лилового и сиреневого цветов: из-за них, изящных и обманчивых, создание проулка казалось чудом, лишенным даже намека на масштабность. А заодно они скрывали конец новоявленного тоннеля.
— Сейчас я больше ничего не могу сделать, коммандер, — сказал Тахл. — По крайней мере, пока мы не доберемся до ядра.
Фурд кивнул. Последние несколько минут — ему казалось: секунд, но экран отсчитывал минуты — он наблюдал за пилотом так же пристально, как и за экраном. Сама идея, что шахранин мог придумать такое, очаровывала, подобно бурлящим пастелям художника-оформителя впереди. После многих лет знакомства Фурд знал Тахла хуже, чем «Веру», с которой встретился несколько дней назад.
