К сожалению, волнения и тревоги сыграли со мной злую шутку. Я поскользнулся и упал в не заделанный провал, рухнув в проход между внешней стеной и хижинами. Меня тут же заметила группа грязных подростков.

— Вот он! — заверещали они. — Не ушел далеко!

Солдаты епископа в масках могут свободно перемещаться по всем уровням. Они чуть не загнали меня в угол, а когда я воспользовался привычным маршрутом бегства, оказалось, что они уже поджидают на лестнице в том месте, которое было нельзя обойти. Пришлось вернуться. Я гордился тем, что знаю Собор сверху донизу, но сейчас, лихорадочно карабкаясь вверх, я неожиданно наткнулся на совершенно неведомый мне туннель. Он вел вглубь фундамента, сложенного из массивных камней. Сейчас я был в безопасности, но боялся, что преследователи найдут мои запасы еды и отравят бочонки с дождевой водой. Впрочем, пока они не ушли, предпринять я ничего не мог и решил, дабы отвлечься от тревожащих мыслей, исследовать странный проход.

Собор постоянно меня удивляет. Теперь-то я понимаю, что не знаю его даже наполовину. В нем постоянно открываются новые пути из одной точки в другую (некоторые из них, подозреваю, появляются, когда никто не видит), а иногда и просто попадаешь в целые новые помещения. Пока солдаты громко сопели, стоя над дырой наверху, в которую смог бы пролезть разве только маленький ребенок, я последовал по лестнице из грубых ступеней вглубь стены. От воды и слизи та была скользкой и труднопроходимой. На мгновение я оказался в такой кромешной тьме, какой в жизни не видел, — во мраке настолько густом, что простое отсутствие света его не объясняло. Затем внизу я заметил слабый желтый отблеск и, замедлив шаг из предосторожности, тихо начал спускаться. Миновав ржавые ворота, с которых чешуйками осыпалось железо, я вошел в освещенное помещение. В воздухе смешивались запахи старых, крошащихся камней, минеральной воды, слизи и вонь от тела горгульи. Зверь лежал на полу узкой комнаты уже не один месяц, но все еще смердел. Я уже упоминал, что справиться с ними нелегко, — а этого явно убили. В нишах вокруг комнаты мерцали недавно зажженные свечи, их пламя колыхалось на еле уловимом, дующем сверху ветерке. Превозмогая страх, я прошел по каменному полу, взял огарок и стал разглядывать следующий участок туннеля.

Тот несколько десятков футов шел вниз, упираясь в очередные металлические ворота. Именно тогда я ощутил аромат, которого прежде никогда не встречал, — благоухание чистейшего из камней, то ли редкого нефрита, то ли девственного мрамора. На меня накатило ощущение легкости, я чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил об осторожности. Толкнул ворота, и меня обдало потоком холодного воздуха, словно из могилы святого, чье тело нетленно и, напротив, изгоняет все нечистое и чудесным образом низвергает его в подземные узилища. Клюв мой поневоле приоткрылся. Луч свечи упал на фигуру, на первый взгляд принадлежащую ребенку. Но я быстро понял свою ошибку. Явившееся мне существо жило в нескольких возрастах одновременно. Я моргнул, и оно стало человеком лет тридцати, прекрасно сложенным, с высоким лбом, элегантными руками, бледным как лед. Его взгляд был устремлен куда-то в стену позади меня. Я преклонил чешуйчатое колено и коснулся лбом, так почтительно, как мог, хладного камня, дрожа до самых кончиков своих недоразвитых крыльев.

— Прости меня, Радость Желаний Людских, — сказал я. — Прости меня.

Я наткнулся на убежище Каменного Христа.

— Ты прощен, — ответил Он устало. — Все равно ты пришел бы, раньше или позже. Лучше сейчас, чем потом, когда… — Его голос затих, Он покачал Своей головой. Он был очень худ и одет в серое платье, которое до сих пор не изгладилось от шрамов многих столетий непогоды. — Почему ты пришел?

— Спасался от солдат епископа.

Он кивнул.

— Да. Епископ. Сколько времени я провел в этом месте?

— С момента моего рождения, Боже. Шестьдесят или семьдесят лет. — Он был тонок, почти бесплотен. Я всегда представлял его крепким плотником, но сейчас взмолился еле слышным шепотом: — Что я могу сделать для Тебя, Господи?

— Уйти.

— Я не смогу жить с такой тайной. Ты есть спасение. Ты сможешь свергнуть епископа и объединить все уровни воедино.

— Я не солдат и не генерал. Пожалуйста, уходи и никому не…

Я почувствовал дыхание позади себя, потом шорох оружия. Отпрыгнул в сторону, и перья мои встопорщились, когда каменный меч ударился о пол рядом. Христос поднял руку. Все еще не отойдя от потрясения, я воззрился на зверя, очень похожего на меня. Тот ответил взглядом, черным от ярости, замерев и подчинившись мановению Его длани. Мне следовало быть более осторожным — кто-то же убил горгулью и зажег свечи.

— Но, Повелитель, — пророкотал зверь, — он всем расскажет.

— Нет, — возразил Христос. — Он не скажет никому. — Он посмотрел на меня и одновременно сквозь меня… Иди, иди.

Вверх по туннелям, в оранжевую тьму Собора, рыдая, полз я и скользил. Я даже не мог пойти к гиганту. Мне все равно что горло перерезали.

На следующее утро я наблюдал из укромного уголка на лесах, как толпа собралась вокруг человека в грязной мешковине, который всегда скитался сам по себе. Я уже видел его раньше; мужчину звали Псало, и его свобода стала символом милости и прощения епископа. То был формальный жест: