Так что разрешения на подобные изобретения и на реализацию их на общественном рынке Жеребкинсу никто не дал. Но это вовсе не значило, что кентавр собирался сдаться. Афишировать изобретение среди волшебного народца он не стал. А вот поместье Фаулов — это ведь совершенно другой разговор!

Весь проект Аэрожуков был заключен в полевом наборе с одной батарейкой, спрятанном в самой высокой ячейке сейфа. Жеребкинс поднялся на задние ноги, зацепил пальцами кейс и свалил его на рабочую платформу.

Его племянник Мейн подошел сзади и заинтересованно стал наблюдать за его махинациями.

— Данг наварр, дьядя? — произнес Мейн.

— Давай сегодня обойдемся без языка единорогов, хорошо? — попросил Жеребкинс, устраиваясь в специализированную упряжку. — Я сейчас немного занят…

Мейн сложил руки на груди.

— Единороги — наши братья, дядя. Мы должны уважать их язык.

Жеребкинс наклонился ближе к кейсу, чтобы сканер смог распознать его и открыть замок.

— Я очень уважаю единорогов, Мейн, правда. Но, на самом деле, единороги не умели говорить. Тот язык, которым пользуешься ты, придуман для детского телесериала.

— Он написан телепатами, — многозначительно сказал Мейн.

Жеребкинс открыл кейс.

— Послушай, племянник. Хочешь нацепить себе рог из папье-маше и собираться с единомышленниками по воскресеньям? Замечательно. Пожалуйста. Но только не сегодня, будь так добр. Сегодня ты мне нужен здесь, в этой вселенной. Никаких единорогов. Понял?

— Понял, — недовольно буркнул Мейн, но его настроение моментально улучшилось, когда он увидел, что было в кейсе. — А это случайно не зубастики?..

— Нет, — отрезал Жеребкинс. — Это не зубастики, это — микроорганизмы. Аэрожуки. Технология завтрашнего дня.

Мейн припоминал что-то подобное.

— Но ведь тебе запретили работать с ними, разве нет?

Жеребкинса откровенно раздражало то, что он должен оправдываться перед каким-то стажером только для того, чтобы поддерживать отношения с сестрой этого стажера.

— Только что разрешили. Сам командир Келп дал разрешение. Все записано.

— Ух ты, — сказал Майн. — В таком случае, давай посмотрим на этих маленьких негодяев в действии.

«Хм, а может, он не так уж и плох», — думал Жеребкинс, вводя код на давно устаревшей клавиатуре кейса.

Как только код был введен, кейс быстро синхронизировался с настенным экраном лаборатории, разбив его на несколько пустых блоков. В этом не было ничего чересчур выдающегося, и никто не стал бы на это аплодировать и восхищенно ахать. А вот как насчет роя генетически модифицированных стрекоз, просыпающихся в кейсе? Насекомые стряхнули с себя остатки сна, их крылышки завибрировали и они взмыли вверх идеальной дугой, описывая круги вокруг своего создателя.

Мейн восхищенно ахнул и захлопал в ладоши.

— Это еще не все, — пообещал Жеребкинс, активируя сенсоры в стрекозах. — Приготовься по-настоящему восхищаться.

Стрекозиное облако задрожало, и маленькие глаза засветились зеленым. Одиннадцать из двенадцати блоков, вышедших из экрана, показали несколько полных трехмерных изображений Жеребкинса — с каждого ракурса, доступного стрекозам. Они могли считывать не только видимый спектр, но прекрасно передавали изображения в инфракрасном излучении, в ультрафиолете, могли анализировать уровень тепла в помещении. Моментально обновляющийся поток информации менялся на экране, показывая давление Жеребкинса, пульс, уровень кислорода в его крови, даже отображая процессы газообмена.

— Мои красавицы могут проникнуть куда угодно, и видят что угодно. Они могут считать информацию с каждого микроба. И все, что в это время видят остальные — это всего лишь стрекозиный рой. Мои маленькие Аэрожуки могут легко пролететь через рентген в аэропорту, и никто даже пикнуть не подумает о том, что они — это на самом деле сплошная биотехника. Они отправятся туда, куда я скажу, и будут шпионить за тем, на кого я укажу.

Мейн указал на единственный пустующий блок экрана.

— А тут ничего не показывается…

Жеребкинс кашлянул.

— Я запустил парочку моих красавиц в поместье Фаулов. И Артемис каким-то образом разглядел то, что разглядеть, по сути, невозможно. Ах, возможно, мои малышки лежат сейчас разобранные, под каким-нибудь микроскопом в его лаборатории….

— Я не читал об этом ни в одном отчете.

— Ах, да. Забыл сказать. Та попытка не увенчалась успехом, но эта — безусловно увенчается.

Пальцы Жеребкинса забегали по клавиатуре.

— Как только я установлю параметры миссии, мои Аэрожучки будут передавать мне наблюдения из любой точки города, — Одна из стрекоз мягко приземлилась на его указательный палец, и он сказал ей:

— Ты, мой маленький негодник, особенный. Потому что сейчас полетишь домой для того, чтобы убедиться, что моя дорогая Кобыллина в порядке.

Мейн приблизился, разглядывая стрекозу.

— И ты правда сможешь сделать это?

Жеребкинс пошевелил пальцем, и стрекоза легко взмыла вверх, а затем исчезла в вентиляционном люке.

— Я, мой друг, могу все. Они даже закодированы на мой голос. Вот смотри…

Жеребкинс картинно откинулся на кресло и прочистил горло.

— Активационный код Аэрожуков, альфа альфа один. Я — Жеребкинс. Жеребкинс — это я. План три. Все секции Общегородская катастрофа. Летите, хорошие мои. Летите.

Аэрожуки взлетели, как стая серебристых рыб взлетает на несколько секунд над водой, и спикировали в воздухе. Все их движения были идеально синхронны. В следующую секунду они сформировали плотный цилиндрический рой, и вылетели через вентиляционный люк. Маленькие крылышки заскользили по стенкам, передавая своему создателю каждый бит считанной информации.

Этот небольшой спектакль пришелся по душе Мейну, который обожал всякие фантастические романы.

— Летите, хорошие мои, летите… Круто! Ты сам придумал?

Жеребкинс принялся анализировать полученную кучу информации.

— О да. Все права защищены!

Аэрожуками можно было управлять вручную, или, если эта функция была по какой-то причине недоступна, они сами летели к заранее указанным радиоточкам на сводах пещеры. Микро-биотехнологии работали идеально, и уже через несколько минут у Жеребкинса была великолепно функционирующая сеть, раскинутая над всей Гаванью, и управлять ею можно было и словами, и жестами.

— А теперь, Мейн, — сказал он своему племяннику, — я хочу, чтобы ты быстренько поднялся к командиру Келпу и передал ему информацию через, — он брезгливо передернул плечами, — радио. Я должен проверить, как поживает твоя тетя Кобыллина.

— Мак дак джибал, дьядя, — весело сказал Мейн, отдавая честь. Еще кое-что, чего, кстати, не умели делать единороги.

У людей есть высказывание «Не то мило, что хорошо, а то хорошо, что мило». Вообще то, это означает, что если тебе что-то нравится — значит, это хорошо. Эльфийская версия этого высказывания была составлена великой поэтессой Б.О.Селектой, которая сказала: «Может царицей быть и та, кой не досталась красота». Критики весьма скептически относились к этой рифме. Гномья версия этой фразы несколько менее романтична: «Не воняет — бери в жены». Но смысл все равно остается тем же.

Жеребкинсу не нужно было ни одно из этих высказываний, так как для него оплотом красоты была его жена, Кобыллина. Если бы кто-нибудь попросил его дать определение красоты, он бы просто указал на свой наручный компьютер, выставив на нем голографическое изображение своей жены.

Жеребкинс настолько любил Кобыллину, что томно вздыхал всякий раз, как только вспоминал о ней — а это случалось несколько раз в час. Кентавр считал, что он нашел вторую половинку своей души.

Любовь заключила Жеребкинса в свои сети довольно поздно. Пока все остальные кентавры галопом скакали по пастбищам вместе со своими избранницами, писали им любовные письма и слали засахаренную морковку, Жеребкинс убивал часы в лаборатории, по уши в делах, штампуя гениальные изобретения и идеи. К тому времени, как он начал осознавать, что любовь проходит мимо него, она уже давно исчезла за горизонтом. Кентавр убедил себя, что никакая жена ему не нужна и он вполне счастлив — у него есть любимая работа и прекрасные друзья.