Это бесит Петра, и он едва сдерживается: «Эх, встреть я тебя чуть ранее… да я б тебе за твою ухмылку всю б рожу расквасил».

Но это лишь думается, а в действительности приходится унижаться перед этим цербером:

— Алексей Григорьевич, ну вы-то как мужчина понимаете, что для меня значит Елизавета Романовна — и скрипка. Почему их-то меня лишили? А мой мопс чем виноват?

— Где они, Петр Федорович?

— Скрипка с собакой в Ораниенбауме, а Романовна не знаю.

Орлов не поленился, съездил в Ораниенбаум привез скрипку и мопса затворнику, чем несказанно его обрадовал. Мопс тоже радовался встрече с хозяином, крутился вкруг него, повизгивая от восторга, прыгал, пытаясь лизнуть в лицо.

Петр был растроган поступком Орлова, благодарил его почти со слезой:

— Вы не представляете, что для меня сделали, Алексей Григорьевич. Я никогда не забуду вашей услуги.

— Полно-те, Петр Федорович. Это мой долг, я ответствен за ваше благополучие.

— Может, и Романовну достанете? — вопрошал с надеждой Петр.

— Сейчас не могу, но со временем постараюсь, — обещал Орлов.

— Сколь прошу ее, пишу — и хоть бы словечко в ответ. А ведь женой числится. А? Каково это переносить?

— Да, да, — соглашался Орлов, — жены самый ненадежный народ.

— И такой вот подарок она приготовила мне к именинам. А?

— А когда ваш день именин?

— Был двадцать девятого как раз.

— Господи, тут каких-то несколько дней прошло, отметим как положено, Петр Федорович.

— Но уж прошло более пяти дней.

— Что с того? Нельзя заранее отмечать, а после можно, хошь бы и через неделю.

И уж на следующий день, 6 июля, с утра явилась в Ропшу веселая компания гвардейцев во главе с Алексеем Орловым, привезли несколько корзин с закусками, фруктами и с полсотни бутылок водки и пива.

И даже балалайку.

— Гуляем, Петр Федорович, — гудел Орлов. — Вот, зная вашу слабость, привез английского пива.

— Спасибо, Алексей Григорьевич, — отвечал Петр, чувствуя себя несколько неуютно с такой компанией. — Очень тронут.

Привыкший всегда видеть вокруг себя поклонение, заискивание перед ним, он никак не мог безболезненно воспринимать бесцеремонность гвардейцев, граничащую с грубостью и откровенным неуважением к нему, вчерашнему императору.

Однако, насидевшись в эти дни в одиночестве при молчаливых караульных, он был рад и такому событию, как предстоящая пьянка с гвардейцами, которые его не любят и которых он презирает: «Скоты, скоты, скоты!» Другого слова ему на ум не преходит.

Всем распоряжается Орлов:

— Потемкин, тащи еще один стол из соседней комнаты. Федор, расставляй бутылки и закуску. Иван, где кружки?

— Они в карете остались.

— Беги, тащи, не из пригоршней же пить.

Борятинский притащил гремящий мешок парусиновый, высыпал на стол десятка два глиняных солдатских кружек. Заметив тень неудовольствия на лице именинника, Орлов сказал:

— Мы ведь все солдаты, Петр Федорович. Верно? И я решил, будем пить из солдатских кружек.

Лукавил Алексей Григорьевич, солдатские кружки он взял из-за их приличной емкости, только из-за этого, чтоб скорее захмелело застолье.

После того как расставили кружки, расселись все вокруг сдвинутых столов, усадив на почетное место самого именинника, Орлов приказал Борятинскому:

— Федор, с братом наполняйте нам кружки.

Федор и Иван, умело вскрывали плоские штофы, щедро наполняя кружки водкой. Имениннику даже через край налили.

— Куда вы столько?

— Это к счастью, Петр Федорович. Где пьют, там и льют.

— Господа, — поднял свою кружку Орлов, — предлагаю тост за нашего именинника Петра Федоровича.

— За именинника, за именинника!

Выпили. Покрякали, как водится, занюхивали корочками, хрустели огурчиками, тянулись за икоркой, балычком.

Орлов мигнул Борятинскому, тот понял — опять взялся за штоф, сказал через стол Потемкину:

— Гриша, помогай.

Вдвоем быстро наполнили все тринадцать кружек.

— Теперь предлагаю тост за ее величество, — провозгласил Орлов.

— За ее величество, за ее величество! — прошумело оживленно застолье.

Ах как не хотелось Петру пить за эту «суку», однако пришлось приложиться. Но Орлов зорко следил за порядком.

— Э-э, Петр Федорович: так не пойдет. Нельзя зло оставлять в кружке. Федор, что ж ты зеваешь? — упрекнул Борятинского.

— Д-давай д-допивай, — сказал уже начавший хмелеть князь Петру, беря опять в руки новый штоф.

И едва тот допил «зло», как по знаку Орлова Борятинский вновь стал наполнять кружку именинника.

Петр, как любой алкоголик, и подумать не смел отказываться от водки.

Третий тост Орлов произнес за здоровье любимой женщины именинника Елизаветы Романовны Воронцовой. Петр Федорович был на седьмом небе от счастья и выпил кружку до дна, которую Борятинский тут же наполнил пивом.

Воодушевленный столь приятным для него тостом, опьяневший именинник вскричал:

— Господа, господа, позвольте, я вам сыграю на скрипке!

— Валяй, — сказал Потемкин.

Петр притащил скрипку, схватил смычок, встал, покачиваясь, в позу, объявил:

— Соната Арканджело Корелли, итальянского скрипача и композитора. Это прекрасная музыка, господа.

И начал играть, но по всему было видно, что скрипка плохо слушалась хмельного исполнителя. Этого пьяного пиликанья не вынес Потемкин, схватил балалайку и ударил «камаринского», притопывая ногой.

В отличие от сонаты, так и не давшейся имениннику, «камаринский» зазвучал столь заразительно, что князь Федор, присвистнув, выскочил из-за стола и пошел выделывать коленца одно другого мудреней. Да еще прикрикивал:

— Гришка, чаще!

Петру Федоровичу с огорчением пришлось смириться с собственной неудачей в показе своего мастерства и тихо завидовать Потемкину, лихо наяривавшему на балалайке, и князю Борятинскому, отбивавшему На гнущихся половицах каблуками дробь: «Нет, скоты они все, скоты. Боже мой, с кем я тут жил».

Застолье пьянело. После музыки и плясок пошли, как обычно, разговоры о бабах: кто, какую, где, когда и как. Пошли похабные анекдоты под хохот, визг и хрюканье опьяневших гвардейцев.

Но Орлов чувствовал, что еще мало, и поэтому, уже не подмигивая, командовал Борятинскому:

— Федька, берись за штоф.

Тот исполнял беспрекословно, хотя у него уже начал стекленеть взгляд.

— Есть взять штоф.

Алексея Орлова хмель почти не брал, и это-то ему не глянулось. Именинник вон совсем уж обалдел, да и все остальные опьянели преизрядно, кое-кто уж сполз под стол. А ему — Алексею — хоть бы хны. Но ему ж надо, ох как надо сегодня очуметь, чтоб потом с полным правом сказать: ничего не помню, без памяти был.

А тут, как нарочно, память ясная, голова свежая. Да что ж это такое?!

Но Алексею хочется влить в обалдевшего именинника еще несколько кружек, может, и впрямь, как говорил Григорий, он окочурится сам тогда.

— Господа, предлагаю тост за прусского короля Фридриха Второго.

Пьяное застолье готово пить хоть за черта, а именинник аж подпрыгнул от радости:

— За Фридриха, за короля Фридриха, господа! — Схватился за кружку, а в ней еще пиво.

— Д-допей, — приказал Борятинский, держа новый распечатанный штоф, — тогда налью.

Петр допил пиво. Федор наполнил кружку водкой.

— П-поменьше б, — пробормотал Петр, но Борятинский возразил:

— 3-за твоего любимого Фридриха полную полагается. Чего жаться-то?

— Л-ладно, — согласился обреченно именинник.

Выпили, и вдруг Петр, воодушевленный последним тостом, крикнул:

— Господа, господа, а у меня есть орден с изображением Фридриха!

— Покажи, — попросил Потемкин, икнув.

Петр достает из кожаной офицерской сумки знак в виде ордена с изображением Фридриха II и отдает его Потемкину. Тот всматривается в портрет, шевеля губами, пытается прочесть надпись.

— Дай я посмотрю, — требует князь Федор.

Потемкин перекинул ему через стол. Значок пошел по рукам, от одного к другому, и наконец, пройдя по кругу, дошел до Алексея Орлова.