— Зачем же, Катенька? Как вы можете рисковать чужими жизнями?

— Не беспокойтесь, ваше величество, Панин не выдаст.

— Ну и кого же вы назвали вашему дяде?

— Гвардейцев Пассека[68], Бредихина, Баскакова, Хитрово[69], братьев Орловых[70] и князя Борятинского.

— Иван Сергеевич уже вчера спас меня от ареста.

— Вот видите, даже адъютанты «капрала» за вас. Действуйте, ваше величество. Приказывайте мне, что надо делать?

— Катенька, милая, вы и так уже много сделали для меня. Я не хочу, чтобы вы рисковали своей жизнью.

— А-а, ерунда! — отмахнулась юная княгиня. — Я теперь не успокоюсь, пока на троне сидит этот хам. Голштинский капрал.

Екатерине Алексеевне, конечно же, было приятно слушать откровения пылкой и молодой княгини. Однако сама она открываться ей не спешила. И даже когда княгиня назвала Пассека и братьев Орловых в числе сторонников императрицы, Екатерина Алексеевна не рискнула открыть ей, что давно держит с ними связь, что знает об их замыслах, следуя мудрой русской пословице: «Береженого Бог бережет».

А ну болтнет где княгиня ненароком, той же сестре своей Лизавете — любовнице Петра. И все. И сама погибнет, и всех за собой потянет. Поэтому, прощаясь с ней, попросила:

— Катенька, милая, умоляю вас, не называйте этих имен больше никому. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась Дашкова.

В гвардии шла невидимая и неслышимая подготовка к перевороту, назначенному на время, когда император уедет к армии. В заговоре участвовали не только офицеры, о которых говорила княгиня Дашкова, но и рядовые солдаты.

Император назначил отъезд к армии после своих именин — 29 июня и собирался отметить их в Петергофе в окружении своей компании и голштинцев.

За несколько дней до этого он уехал в Ораниенбаум, где и предавался с любовницей и компанией дикому веселью. Императрица жила в Петергофе со своими фрейлинами.

Двадцать седьмого июня в Преображенском полку появился слух, что императрица погибла. Один солдат, знавший о заговоре, кинулся к капитану Пассеку.

— Ваше благородие, сказывают, что императрицу убили, — выговорил он, едва не плача. — Кого же мы на престол возведем?

— Глупости, — отвечал спокойно Пассек. — Выкинь из головы.

Однако солдат не успокоился, кинулся к другому офицеру, на беду не посвященному в заговор, и спросил его о том же. Тот встревожился:

— Ты с кем еще говорил об этом?

— С капитаном Пассеком.

— А он что тебе?

— А он сказал: глупости.

Офицер велел арестовать солдата и побежал к майору Воейкову. Майор смекнул, что раз Пассек не арестовал солдата, говорившего о возведении на престол императрицы, то, значит, он сам в заговоре.

И приказал немедленно арестовать Пассека.

В Ораниенбаум к императору был отправлен посыльный с донесением Воейкова: «Ваше величество, в столице заговор. Вам надо немедленно быть здесь». Но откуда было знать Воейкову, что уже около десяти тысяч гвардейцев ждут сигнала к выступлению. И уже через полчаса его донесение императору читали в Измайловском полку заговорщики.

— Так, братцы! — сказал Григорий Орлов. — Выступаем немедленно. Ты, Алексей, бери карету и скачи за императрицей в Петергоф. Бибиков[71], ты тоже с ним. Везите ее. Как только она явится живой и невредимой перед полками, все пойдет как по маслу. Ты, Федя, — обратился Орлов к младшему брату, — ступай к Воронцовой-Дашковой и сообщи ей о случившемся. И спроси: что, мол, делать? Как-никак она родная сестра любовницы Петра, интересно, что ответит?

— А ты, Гриша, где будешь? — спросил Алексей.

— Мы с Потемкиным[72] будем готовить гвардию к встрече ее величества. Да только быстрей, ребята, нельзя терять ни минуты. Железо добела раскалилось, ковать надо.

Июньские ночи светлы в Петербурге, от этого заснуть трудно. Императрица в своей комнате дворца Монплезир велела закрыть высокие окна шторами. Но все равно и в этом полумраке долго заснуть не могла, на душе тревожно было.

Теперь после публичных унижений она сама стала торопить события, возненавидев своего мужа вместе С его любовницей и компанией: «Или он, или я, другого не дано».

Казалось, только заснула, как громкий возглас «Ваше величество!» разбудил ее.

В дверях стоял Алексей Орлов.

— Пора вставать. Все готово для вашего провозглашения.

— Как? Почему?

— Пассек арестован.

Екатерину словно подкинуло на ложе.

— Я сейчас.

Орлов вышел, чтобы дать возможность женщине переодеться. Императрица быстро натянула платье, спешила так, что и в зеркало поглядеться не успела.

Орлов откинул ступеньки в карете. Екатерина опустилась на мягкое сиденье. Гвардеец захлопнул дверцу, прыгнул к кучеру на козлы, скомандовал:

— Гони!

И четверка помчала легкую карету. Рядом у самого окошка экипажа скакал на вороном коне Бибиков.

Орлов не давал коням перейти даже на рысь, выхватив у кучера кнут, хлестал по сытым спинам лошадей. Четверка шла махом, так что карета едва по воздуху не неслась, высоко подлетая на мелких ухабах, раскачиваясь из стороны в сторону.

Вскоре с четверки от гонки стала слетать лохмотьями белая пена.

— Ваш бродь, запалишь, — пытался уговорить Орлова кучер.

— Н-ничего-о! Жирок скинут!

Где-то на полпути перед Петербургом их встретил Григорий Орлов тоже с экипажем. С ним был гвардейский офицер Федор Борятинский.

Императрица перешла в карету Борятинского, рядом с ней сел Григорий Орлов, молодой, здоровый красавец. Подмигнул озорно Екатерине:

— Не боись, матушка, все в порядке.

— А я и не боюсь, — отвечала, улыбаясь, она.

— Алешка, гони! — крикнул брату, взобравшемуся на облучок.

На запятки успел прыгнуть Борятинский, и опять бешеная скачка. Въехали в Петербург. Григорий выглянул в оконце, крикнул:

— В Измайловский, там ждут!

Подъехали к казармам Измайловского полка. И едва Екатерина ступила на землю, как ударили тревогу барабаны. Из казарм хлынули солдаты, бросились к императрице, падали перед ней на колени, целовали платье:

— Матушка, избавительница наша!

— Да мы за тебя живота не пожалеем!

Возбужденная Екатерина совала им руку для поцелуя, говорила с искренним чувством, едва удерживая слезы:

— Спасибо, милые… Я тоже за вас… Я с вами.

Тут же явился откуда-то полковой священник, его тащили под руки солдаты.

— Присягать! — крикнул Орлов. — Присягать ее величеству!

Начинается присяга на верность. Священник осеняет крестом солдат, Екатерину.

— В Семеновский! — командует Орлов и подсаживает императрицу опять в карету.

Едут шагом, впереди со взнятым крестом идет священник.

Семеновцы предупреждены и с криком «ура-а!» бросаются навстречу. Екатерина машет им руками.

Так в окружении семеновцев и измайловцев она направляется в Казанский собор, где на широком крыльце встречает ее архиепископ Дмитрий. Он тоже не скрывает радости.

Начинается молебен, на ектинье[73] возглашаются многие лета самодержавной императрице Екатерине Алексеевне и наследнику ее великому князю Павлу Петровичу.

Меж тем к казарме Преображенского полка подскакал конный гвардеец и закричал толпящимся солдатам:

— Что ж вы рты пораззявили? Голштинцев ждете? Ступайте к матушке в Зимний дворец. Ей все уж присягнули.

Солдаты кинулись разбирать свои ружья, заряжать их, побежали толпой на плац. Там стоял мрачный майор Текутьев.

— Ваш бродь, командуйте, куда идти.

Майор молчал. И тут кто-то крикнул: