— Почему?

— Говорит, они разной веры, то есть моя Софья и российский принц.

— Что за глупости! Я переговорю с ним. Хорошенькое дело, я устраиваю брак, выгодный нам, а мой фельдмаршал против. Не волнуйтесь, сударыня, он будет «за». И еще, мой вам совет, берегитесь в Москве вице-канцлера Бестужева, это наш враг. Я приложу все усилия, чтоб его отставили, но пока он у власти, старайтесь избегать его.

— На кого ж я могу там положиться?

— Ну, естественно, на саму императрицу. Советую вам при встрече с ней выразить ей ваше глубочайшее уважение. Поцелуйте ей руку.

— Но я сам принцесса… — спесиво начала было Елизавета.

— Вы слушайте, что я вам говорю. Вы принцесса без земли, а она императрица величайшей державы. И шея ваша не отвалится от поклона. Можете целиком положиться там на моего представителя Мардефельда и гофмаршала Петра Брюммера. Как только молодых обвенчают, пусть он остается при них гофмаршалом.

— Брюммер?

— Да, да. И вообще, в окружении их должны быть только наши люди. Езжайте и помните, вы должны понравиться императрице. И спесь свою оставьте здесь, дорогая, если хотите счастья дочери.

Принцесса Цербстская не могла ослушаться прусского короля и отъехала в Россию без шума и огласки, взяв с собой четырех лакеев всего, повара и лекаря, ради экономии исправлявшего еще и обязанности парикмахера принцессы.

Фридрих II был не только хороший вояка, но и хитрый лис и дальновидный сокол: заслав в Россию собственную невесту для наследника, он не забыл и о Швеции, куда умудрился пристроить свою сестру Ульрику, выдав ее за наследника Адольфа. Этой он мог наказывать прямо, без обиняков:

— Как только он станет королем, возьми его в руки. Он слабак, тебе это ничего не будет стоить. Но подчиняться тебе приручай его сразу после свадьбы. Упустишь — не наверстаешь.

Впрочем, Луиза Ульрика характером в братца была, а потому и ответила с обидой:

— Учи ученую.

Как хороший шахматист, Фридрих II все продумал. Со стороны Швеции ничто не будет грозить, поскольку там родная сестра не сегодня-завтра станет королевой. А в России и наследник, и его супруга — племянники шведскому королю, которого Ульрика обязательно будет держать под башмаком. В этом Фридрих был твердо убежден, говоря о ней своим друзьям: «Луизе палец в рот положишь, она руку оттяпает». Именно по этой причине он не отдал ее русскому наследнику, боясь, что сестрица еще до свадьбы разгневает императрицу.

А между тем Елизавета Петровна вначале просила именно ее.

Но Фридрих, наметивший уже сестру для Адольфа, ответил ее величеству, что-де Луиза для Петра старовата, а вот Софья в самый раз будет, даже на год моложе его.

Теперь, как считал Фридрих II, он обеспечен со стороны Швеции и России если не помощью, то хотя бы молчанием, когда начнет воевать с Карлом XII[40] за Богемию. Ах, если б еще убрать вице-канцлера Бестужева или хотя бы добиться назначения великим канцлером кого другого, сочувствующего Пруссии. И Мардефельду следует от короля приказ приискивать наиболее вероятную кандидатуру на должность великого канцлера.

Такой кандидат с помощью Мардефельда был определен — это граф Воронцов, один из приближенных императрицы и даже родственник. Именно ему Фридрих II в качестве аванса отправил прусский орден Черного Орла.

Дело осталось за императрицей. И тут уж были брошены все силы, и немалые — Лесток, Мардефельд, Брюммер и даже француз Шетарди — ныне вольная птица, но весьма близкая к трону. Императрица любит выигрывать в карты, Шетарди умеет удовлетворить эту ее страстишку.

Все они уверены — Бестужев висит на волоске, действуют тайно, готовя новый удар, и даже не подозревают, что вице-канцлеру известен каждый их шаг, поскольку их письма и депеши, прежде чем отправиться за рубеж, являются на столе у Бестужева, тщательно им прочитываются и наиболее интересные пассажи из писем переписываются.

Разве не пригодится такой из донесения Шетарди во Францию:

«…Елисавета имеет в виду одни удовольствия, чтоб беспрепятственно им предаться, тратит на них деньги. Любовь, чистый пустяк какой-нибудь, наслаждение переменять четыре или пять раз в день туалеты, удовольствие видеть себя внутри дворца окруженною лакейством есть главное желание… Мысль о малейшем занятии ее пугает и сердит. Лень и страх заставляет ее удерживать при себе вице-канцлера».

Наиболее яркие, как этот, пассажи Бестужев даже не переписывал, а откладывал в папочку, дабы предъявить, когда надо, авторам оригиналы, чтобы не смогли некоторые отпереться.

Он усыпил своих недоброжелателей показной беспечностью, за что слыл меж ними «старым дураком» и «козлом».

Прибытие в Москву принцессы Цербстской с дочерью Софьей было и для него полной неожиданностью. Но Бестужев постарался не показывать виду, хотя наедине легко выговорил императрице:

— Зачем же от меня эта секретность, ваше величество? Я, чай, к внешним сношениям имею некоторое касательство.

— Не сердитесь, Алексей Петрович, — молвила ласково Елизавета. — Петя ведь тоже не знал. И смех и грех. Они с Софьей с детства знакомы. И он, увидев ее, ляпнул: «А ты че сюда приехала?»

В первые же дни к невесте были приставлены преподаватели: архимандрит Симон Теодорский для наставления в греческой вере, Василий Ададуров для обучения русскому языку и балетмейстер Ланге для преподавания танцев.

Из одной из перехваченных депеш Бестужев понял, что в стане его врагов прибыло. Принцесса Цербстская, которую он окрестил «королевой-матерью», примкнула к кружку Шетарди.

И вице-канцлер попросил у императрицы аудиенции. Оставшись с ней наедине, он положил перед ней пачку бумаг.

— Что это? — нахмурилась Елизавета.

— Ваше величество, по должности своей я должен ограждать вас от всех ваших неприятелей. Но как я могу это сделать, если вы их привечаете и награждаете даже своей дружбой?

— Говорите яснее, граф.

— Яснее? Пожалуйста. Это письма ваших друзей, отправляемые в Париж. Вас, ваше величество, они весьма касаемы.

— Но они на русском языке.

— Правильно. Это перевод. А внизу под ним оригинал. В нем так называемый ваш друг смеет оскорблять вас, ваше величество. Я этого снесть не могу.

— Оскорблять? — насторожилась императрица и сразу уткнулась в бумаги.

По мере чтения лицо ее то пунцовело, то бледнело. Бестужев молчал. Наконец, закончив чтение, Елизавета брезгливо отшвырнула бумаги, так что несколько листов упало со стола на пол.

— Мерзавец! Сукин сын! Немедленно вон из страны!

— Слушаю, ваше величество. Но он подданный французского короля и может потребовать объяснения.

— Пусть благодарит Бога, что не мой подданный, я б его… Впрочем, пусть Андрей Иванович прочтет ему его пасквили, отберет мои награды и вышибет вон к чертям собачьим.

— А как с этой быть? Ну, с королевой-матерью?

— С какой еще королевой?

— Ну, с принцессой Цербстской?

— С этой я сама разберусь, посажу ее на задницу, старую дуру.

Бестужев собрал бумаги и уже хотел уходить, как Елизавета сказала:

— Да, Алексей Петрович, сделайте это без меня. Я завтра уеду в Троицу, а через день-другой пусть Андрей Иванович свершит это. Чтоб в двадцать четыре часа и духу этого мерзавца в Москве не было. И обязательно пошлите о том официальное сообщение в Париж, пусть Людовик Пятнадцатый хлебнет этих помоев. Если он читал такие донесения, значит, и он дерьмо, как и его маркиз.

Шестого июня поутру на квартиру маркиза Шетарди явились генерал Ушаков, князь Голицын, чиновники Иностранной коллегии Веселовский и Неплюев, а также секретарь коллегии Курбатов.

Увидев столь представительную делегацию, маркиз пот бледнел, понимая, что глава Тайной канцелярии с добром не приходит.

— Маркиз, я прислан к вам по указу ее императорского величества для некоторого объявления касательно вас.

— Я слушаю, — пробормотал Шетарди.

— По велению ее величества вам предлагается покинуть Москву в течение двадцати четырех часов.