– Если судить по сообщению «Соловья», даже Политбюро согласно с нами, – добавил госсекретарь.
– Всего лишь сто миллионов тонн, – размышлял вслух президент. – Этого им хватит до конца марта, да и то если они подтянут пояса.
– К январю они начнут резать скот, – сказал Поклевский. – Им придется пойти в следующем месяце в Каслтауне на небывалые уступки, если они хотят выжить.
Президент отложил в сторону доклад о состоянии зернового хозяйства у Советов и взял в руки меморандум, подготовленный для него Беном Каном и представленный директором ЦРУ. И он, и четверо его советников, которые находились в данный момент в кабинете, уже прочитали этот документ. Бенсон и Лоуренс выразили согласие, мнение доктора Флетчера в данном случае было не нужно, ястреб Поклевский выразил несогласие.
– И нам, и им известно, что они попали в безнадежное положение, – сказал Мэтьюз. – Теперь вопрос: как далеко мы зайдем в давлении на них?
– Как вы сказали уже несколько недель назад, господин президент, – выразил свое мнение Лоуренс, – если мы будем давить недостаточно сильно, мы не получим наилучшего результата, которого могли бы добиться для Америки и всего свободного мира. Надави чуть-чуть сильнее – и мы заставим Рудина уйти с переговоров, чтобы спасти себя от своих собственных ястребов. Здесь проблема в балансе интересов. По-моему, на этой стадии нам следует сделать жест в их сторону.
– Пшеница?
– Кормовое зерно, чтобы помочь им сохранить хотя бы часть их поголовья, – предложил Бенсон.
– Ваше мнение, доктор Флетчер? – спросил президент.
Специалист из министерства сельского хозяйства пожал плечами.
– Оно у нас есть, господин президент, – заявил он. – Советы держат наготове значительную часть их торгового флота, входящего в «Совфрахт». Мы знаем это, поскольку их тарифы на грузоперевозки субсидируются государством, и все эти корабли могли бы сейчас вовсю работать, а они стоят. Эти корабли рассредоточены в незамерзающих портах в Черном море и вдоль их тихоокеанского побережья. Они могут отправиться в США, как только получат приказ из Москвы.
– Самое позднее, когда мы должны принять решение по этому вопросу? – поинтересовался президент Мэтьюз.
– К Новому году, – сказал Бенсон. – Если они будут знать, что помощь на подходе, они смогут отложить убой скота.
– Я настоятельно прошу: не прекращайте на них давления, – взмолился Поклевский. – К марту они будут в отчаянном положении.
– Достаточно отчаянном, чтобы согласиться на уступки, способные обеспечить мир на десятилетия, или чтобы решиться на войну? – задал риторический вопрос Мэтьюз. – Господа, к Рождеству я сообщу вам мое решение. В отличие от вас, мне придется переговорить по этому вопросу с пятью председателями подкомитетов сената: по обороне, сельскому хозяйству, международным делам, торговле и ассигнованиям. И я не могу им даже намекнуть о «Соловье», так ведь, Боб?
Шеф ЦРУ энергично закачал головой из стороны в сторону.
– Конечно, нет, господин президент. Только не о «Соловье». У сенаторов слишком много помощников, – слишком много возможностей для утечки информации. Последствия утечки сведений о том, что нам действительно известно, на данной стадии могут быть катастрофическими.
– Ну что ж, прекрасно. Значит, условимся до Рождества.
15 декабря в зале Каслтауна, где проходили переговоры, со своего места поднялся профессор Иван Соколов и начал зачитывать заранее подготовленную бумагу. Советский Союз, заявил он, верный своим традициям борьбы за дело мира во всем мире и приверженный мирному сосуществованию…
Напротив него за столом сидел Эдвин Дж. Кэмпбелл, который наблюдал за своим коллегой с чувством, близким к симпатии. За два месяца, работая не покладая рук, он установил довольно теплые отношения с московским представителем, – по крайней мере, насколько позволяло их положение и обязанности.
В перерывах между переговорами каждый из них навещал другого в комнате отдыха противоположной делегации. В советской гостиной, где присутствовала вся московская делегация с неизбежным довеском агентов КГБ, беседа носила дружеский, но официальный характер. В кабинете у американца, куда Соколов приходил в одиночку, он расслаблялся до такой степени, что показывал Кэмпбеллу фотографии внуков, отдыхавших на черноморском побережье. Как действительный член Академии наук, профессор был вознагражден за свою верность партии и государству лимузином, шофером, городской квартирой, дачей, коттеджем на берегу моря и доступом к распределителю Академии. У Кэмпбелла не было никаких иллюзий в отношении того, что Соколову платили за его лояльность, за его способность посвятить свои таланты службе режиму, который отправил десятки тысяч его сограждан в мордовские лагеря, – как и в том, что он был одним из «жирных котов», одним из начальства. Но даже у начальства есть внуки.
Он сидел и слушал русского со все возраставшим изумлением. «Бедный старик, – подумал он. – Чего это, должно быть, тебе стоит».
Когда заявление было зачитано, Эдвин Кэмпбелл также поднялся и выразил профессору благодарность за сообщение, которое он от имени Соединенных Штатов Америки выслушал с наивысшим вниманием. Он предложил сделать перерыв, пока правительство США рассмотрит это предложение. Не прошло и часа, как он уже сидел в своем посольстве в Дублине, передавая необыкновенную речь Соколова Дэвиду Лоуренсу.
Несколько часов спустя в Вашингтоне Дэвид Лоуренс поднял телефонную трубку и по прямой связи позвонил президенту Мэтьюзу.
– Господин президент, я хочу сообщить вам, что шесть часов назад в Ирландии Советский Союз сделал уступки по шести важнейшим пунктам: в отношении общего числа межконтинентальных баллистических ракет с термоядерными боеголовками, далее – количества танков и вплоть до разделения войск вдоль Эльбы.
– Благодарю, Дэвид, – сказал Мэтьюз. – Это – великолепная новость. Ты был прав, я думаю, нам действительно следует что-нибудь дать им взамен.
Лежащий к юго-западу от Москвы лиственично-березовый лес, в котором возвышаются дачи советской элиты, покрывает площадь примерно в сто квадратных миль. Эти люди любят лепиться друг к другу. Дороги в этой местности миля за милей огорожены окрашенными зеленой краской стальными ограждениями, закрывающими доступ к усадьбам людей, пробравшихся на самый верх. И заборы, и ворота в них кажутся покинутыми, но стоит попытаться перелезть через первые или проехать через вторые, как моментально из кустов материализуется охрана.
Центром этой местности, раскинувшейся за Успенским мостом, является деревня, которую так и называют – деревня Жуковка. Это делается потому, что рядом есть два других, более новых поселения: Совмин-Жуковка и Академик-Жуковка. В первом построены дачи партийных иерархов, во втором кучкуются писатели, артисты, музыканты и ученые, которые смогли добиться расположения партийного руководства.
Но за рекой расположился еще один поселок – Усово, который отличается еще большей закрытостью. Поблизости от него расположено шикарное поместье, раскинувшееся на сотнях акров строго охраняемого леса, куда приезжает на отдых Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета и глава Политбюро.
Здесь в ночь перед Рождеством – праздником, который он не отмечал вот уже пятьдесят лет, – в своем любимом стеганом кожаном кресле сидел Максим Рудин, вытянув ноги к громадному камину из грубо обтесанного гранита, в котором потрескивали метровые сосновые поленья. Этот же самый камин согревал до него Леонида Брежнева и Никиту Хрущева.
Ярко-желтые языки пламени отражались от обшивки стен и освещали лицо Василия Петрова, который сидел напротив. Возле кресла Рудина стоял небольшой кофейный столик, на котором была пепельница и бутылка армянского коньяка, в сторону которого искоса поглядывал Петров. Он знал, что его стареющий покровитель не был особенно расположен к спиртному. Неизбежная папироса дымилась у Рудина между большим и указательным пальцами.
– Что нового в расследовании? – поинтересовался Рудин.
– Движется медленно, – ответил Петров. – То, что была помощь извне, – никакого сомнения. Теперь мы знаем, что ночной прицел купили в Нью-Йорке в торговой сети. Финское ружье входило в партию, которая была экспортирована из Хельсинки в Англию. Нам неизвестно, из какого магазина конкретно, но экспортный заказ был на охотничьи ружья, следовательно, его делала какая-то частная фирма, а не государственные органы. Следы обуви на строительной площадке сравнили с отпечатками всех рабочих, но нашли две пары следов, которые не подошли никому. В тот вечер воздух был влажным, а там кругом полно цементной пыли, поэтому отпечатки получились четкими. Можно уверенно утверждать, что их было двое.
– Диссиденты? – спросил Рудин.
– Почти наверняка, и наверняка сумасшедшие.
– Не надо, Василий, прибереги это для партийных собраний. Сумасшедшие стреляют наобум или приносят себя в жертву. Эта операция планировалась кем-то месяцами – кем-то внутри или снаружи России, кому раз и навсегда надо заткнуть глотку, чтобы он не смог раскрыть эту тайну. На ком ты сконцентрировал внимание?
– На украинцах, – проинформировал Петров. – Во все их группы в Германии, Англии и Америке проникли наши люди. Но никто не слышал даже слуха о подобном плане. Лично я думаю, что они все еще находятся на Украине. То, что мать Иваненко использовали как приманку, – неоспоримо. Но кто же знал, что она была его матерью? Какой-нибудь демонстрант в Нью-Йорке этого знать не мог. То же самое можно сказать о каком-нибудь просиживающем кресло националисте во Франкфурте или о памфлетисте из Лондона. Это – кто-то местный, у которого есть контакты, связь за рубежом. Мы сконцентрировались на Киеве: допрашиваем несколько сот бывших заключенных, которые были освобождены и возвратились в Киевскую область.
– Найди их, Василий, найди их и заткни им глотку. – Внезапно Максим Рудин, как обычно не меняя тона, переменил тему: – Что-нибудь новенькое из Ирландии?
– Американцы возобновили переговоры, но никак не ответили на нашу инициативу, – сказал Петров.
Рудин хмыкнул.
– Этот Мэтьюз – круглый дурак. Сколько еще, он думает, мы сможем продолжать это, прежде чем нам придется прервать переговоры?
– Ему надо убедить антисоветски настроенных сенаторов, – пробормотал Петров, – и еще этот католик-фашист Поклевский. Кроме того, он ведь не знает, насколько все в Политбюро висит на волоске.
Рудин издал непонятный звук и заметил:
– Если он не предложит нам хоть что-то к Новому году, после первой недели января мы не сможем сдержать Политбюро…
Он протянул руку и взял рюмку с коньяком, издав при этом довольный горловой звук.
– Вы уверены, что вам стоит пить? – спросил Петров. – Врачи запретили вам это еще пять лет назад.
– Да пошли они, эти доктора, – заявил Рудин. – Вообще-то именно для этого я пригласил тебя сюда. Могу практически с полной уверенностью проинформировать тебя, что умру я не от алкоголизма или цирроза печени.
