позднее чем через шесть месяцев. Либо они сделают это, либо не получат зерна. С другой стороны, Соколов будет драться за каждый дюйм на этом пути. Нам известно, что каждая уступка по вооружениям должна немедленно сообщаться Москве, но и Москве придется на этот раз быстро принимать решение: согласиться или отказать, – иначе их время истечет. И последнее, мы знаем, что нельзя загонять Максима Рудина слишком далеко в угол. Если мы сделаем это, его скинут. Но если он не получит пшеницу, его все равно свергнут. Проблема заключается в том, чтобы найти необходимый баланс: получить максимальные уступки, не доводя до восстания в Политбюро.
Кэмпбелл снял очки и сжал пальцами переносицу. Он провел четыре года, мотаясь между Вашингтоном и Женевой, на безуспешные до сих пор переговоры по ОСВ и не был новичком в вопросах ведения переговоров с русскими.
– Черт побери, Дэвид. Звучит здорово. Но ты знаешь, что они никогда не отказываются от принятых заранее решений. Было бы чертовски здорово и сильно помогло бы нам, если бы мы знали, насколько далеко их можно загонять и где находится граница.
Дэвид Лоуренс открыл свой «атташе-кейс» и достал оттуда кипу бумаг. Он протянул их Кэмпбеллу.
– Что это такое? – спросил Кэмпбелл.
Лоуренс ответил, тщательно подбирая слова:
– Одиннадцать дней назад в Москве на заседании Политбюро Максим Рудин и Дмитрий Рыков получили добро на ведение этих переговоров. Но большинством всего в семь голосов против шести. Внутри Политбюро есть фракция, которая хочет прекратить переговоры и свергнуть Рудина. На этом заседании Политбюро установило точные параметры того, что профессор Соколов может или не может уступить, – того, что Политбюро позволит или нет отдать нам. Если превысить эти параметры, Рудина могут скинуть. Если это действительно случится, перед нами раскрываются весьма и весьма печальные перспективы.
– Итак, что же это за бумаги? – спросил Кэмпбелл, держа в руках кипу листов.
– Они поступили из Лондона прошлой ночью, – ответил Лоуренс. – Это стенограмма того, что происходило на заседании Политбюро.
Кэмпбелл в изумлении посмотрел на бумаги.
– Боже, – протянул он, – мы можем теперь диктовать наши собственные условия.
– Не совсем, – поправил его Лоуренс. – Мы можем потребовать максимум того, на что может пойти умеренная фракция внутри Политбюро. Стоит чуть-чуть перегнуть палку, и можно потерять все.
Визит британского премьер-министра и ее министра иностранных дел в Вашингтон два дня спустя описывался в прессе как неофициальный. Очевидной причиной для посещения первой женщины-премьера в Великобритании было выступление с приветственной речью на конференции союза англоговорящих стран с последующим визитом вежливости к президенту Соединенных Штатов.
Но большая часть последнего проходила в Овальном кабинете, где президент Билл Мэтьюз, по бокам которого сидели его советник по национальной безопасности Станислав Поклевский и госсекретарь Дэвид Лоуренс, подробно просветил своих английских гостей о многообещающем начале конференции в Каслтауне. Повестка, сообщил президент Мэтьюз, была согласована с необыкновенной живостью. По меньшей мере, три главных направления для последующего обсуждения были определены двумя делегациями с минимальными придирками со стороны Советов, хотя обычно они возражают по каждой точке и запятой.
Президент Мэтьюз выразил надежду, что после многих лет бесплодных переговоров Каслтаун наконец может привести к всестороннему соглашению о сокращении вооружений и численности войск, размещенных вдоль железного занавеса от Балтийского до Эгейского морей. Решающий момент наступил, когда встреча двух глав правительств подходила к концу.
– Мы считаем жизненно необходимым, мэм, чтобы та информация, которой мы располагаем сейчас и без которой конференция вполне способна закончиться неудачей, – чтобы эта информация продолжала к нам поступать.
– Вы имеете в виду «Соловья», – решительно уточнила британский премьер-министр.
– Именно его, мэм, – подтвердил Мэтьюз. – По нашему мнению, «Соловей» должен продолжать свою работу.
– Я вас поняла, господин президент, – спокойно ответила она. – Но мне известно, что уровень риска в этой операции очень велик. Я не даю прямых указаний сэру Найджелу Ирвину в отношении того, как он должен или не должен вести себя в руководстве его службой. Я полностью доверяю ему в этом отношении. Но я сделаю все, что смогу.
Только после того, как перед главным фасадом Белого дома закончилась традиционная церемония проводов английских гостей, – с не менее традиционным подходом к лимузинам и улыбками перед телекамерами, – Станислав Поклевский дал волю своим чувствам:
– В этом мире нет такой опасности для этого русского агента, которую можно сравнить с успехом или провалом переговоров в Каслтауне.
– Согласен, – сказал Билл Мэтьюз, – но Боб Бенсон сказал мне, что на данной стадии опасность заключается и в самом разоблачении «Соловья». Если это произойдет и его поймают, Политбюро узнает, что он успел передать нам. В этом случае их реакцию в Каслтауне вполне можно предвидеть: ничего хорошего для нас, во всяком случае. Поэтому «Соловья» надо будет либо заставить замолчать, либо вывезти, но только после того, как договор будет готов и подписан. А на это вполне может уйти еще шесть месяцев.
В этот же вечер, когда в Вашингтоне вовсю еще сияло солнце, в Одессе оно уже садилось, – в это время на рейде отдала якорь «Санандрия». Когда замолк стук якорной цепи, на сухогрузе воцарилось молчание, прерываемое только слабым жужжанием генераторов и посвистыванием стравливаемого пара. Эндрю Дрейк стоял на полубаке, оперевшись о перила, и смотрел на мигавшие в порту и городе огоньки.
К западу от корабля, в северной оконечности порта, был расположен нефтяной терминал, огороженный цепным заграждением. К югу порт был защищен выходящим далеко в море молом. В десяти милях за этим молом в море впадает река Днестр, в болотистой дельте которого за пять месяцев до этого Мирослав Каминский похитил ялик и сделал свой отчаянный рывок к свободе. А теперь благодаря ему Эндрю Дрейк, или точнее Андрий Драч, возвратился на землю своих предков. И в этот раз он прибыл вооруженным.
В этот же вечер капитану Таносу сообщили, что он будет допущен в порт для швартовки на следующее утро. Портовые санитарные и таможенные власти поднялись на борт «Санандрии», но весь час, пока оставались там, провели вместе с капитаном Таносом в его каюте, дегустируя марочное шотландское виски, которое тот приберегал для подобных случаев. Никакого обыска корабля не производилось. Наблюдая за катером, который отчалил от борта судна, Дрейк размышлял: предал или нет его капитан Танос. Это было нетрудно проделать: Дрейка арестуют на берегу, а Танос поплывет дальше с его 5000 долларов США.
Все зависит от того, – подумал он – поверил Танос или нет его истории о провозе денег для невесты. Если да, тогда у него не было причин для того, чтобы предавать его, поскольку это было не такое уж большое преступление, да и случалось сплошь и рядом: его собственные матросы привозили в Одессу контрабандные товары с каждым рейсом, а долларовые банкноты – это всего лишь еще одна разновидность контрабанды. С другой стороны, если бы винтовка и пистолеты были обнаружены, проще всего было бы выбросить их все в море, а самого Дрейка ссадить с корабля по возвращении в Пирей. Но несмотря на эти успокаивающие мысли, в эту ночь он не мог ни есть, ни спать.
Сразу после рассвета на борт поднялся лоцман. На «Санандрии» подняли якорь и при помощи буксира начали медленно проводить корабль между волноломов к его стоянке. Дрейку было известно, что судам часто приходилось подолгу ждать своего места на стоянке в этом самом оживленном из незамерзающих портов Советского Союза. Должно быть, им здорово нужны эти «Вакуваторы», пришло ему на ум. Он не знал, насколько они были нужны в действительности. После того, как береговые краны стали разгружать сухогруз, свободной от вахты команде разрешили сойти на берег.
За время рейса Дрейк успел подружиться с судовым плотником, греческим матросом средних лет, которому довелось побывать в Ливерпуле и который теперь охоч был попрактиковаться в двадцати известных ему английских словах. Он постоянно повторял их всякий раз при встрече Дрейка во время этого рейса, – причем с необыкновенной радостью – и всякий раз Дрейк кивал ему энергично в ответ в знак одобрения. На языке жестов и по-английски он объяснил Константину, что в Одессе у него есть девушка, которой он везет подарки. Константин одобрил это.
Вместе с примерно десятком других моряков они сошли по трапу и направились к воротам, ведущим из порта. Дрейк нес с собой одну из своих лучших дубленок, хотя день был довольно теплым. Константин нес в полотняной сумке, заброшенной на плечо, набор бутылок шотландского виски в экспортном исполнении.
Весь район Одесского порта огражден от города и его жителей высоким проволочным забором с колючей проволокой наверху. В дневное время главные ворота в порт обычно стоят открытыми и проезд загораживает только окрашенный в красно-белый цвет шлагбаум. Здесь проезжают грузовые автомобили; охрану несут один таможенник и два вооруженных милиционера.
Рядом с воротами построено длинное, узкое здание барачного типа, в котором одна дверь находится на территории порта, а другая – снаружи. Группа моряков с «Санандрии» во главе с Константином вошла в первую дверь. Внутри был длинный прилавок, возле которого стоял таможенник, и паспортный стол, за которым сидели иммиграционный чиновник и милиционер. Все трое выглядели неряшливо и исключительно утомленно. Константин приблизился к таможеннику и опустил на прилавок свою сумку, тот открыл ее и извлек бутылку виски. Константин показал жестом, что это – подарок от него. Таможенник изобразил дружелюбную улыбку, кивнул и засунул бутылку под прилавок.
Константин обхватил своей мускулистой рукой Дрейка и указав на него, сказал по-русски: «Друг». Таможенник кивнул в знак того, что он понял, что новичок – друг греческого плотника и с ним нужно обращаться соответственно. Дрейк широко улыбнулся, отступил назад и посмотрел на таможенника так, как обычно смотрят на клиента продавцы галантерейных товаров. Затем он сделал шаг вперед, скинул дубленку и показал ее на вытянутых руках, указывая, что у него и таможенника был примерно одинаковый размер. Чиновник и не подумал примеривать ее: дубленка была великолепной и стоила по крайней мере его месячную зарплату. Он улыбнулся в знак благодарности, запихнул пальто под стол и сделал знак, что вся группа может проходить.
Ни иммиграционный служащий, ни милиционер ничуть не удивились: вторая бутылка виски предназначалась им на двоих. Моряки с «Санандрии» оставили у иммиграционного чиновника свои матросские книжки (Дрейк оставил свой паспорт) и получили взамен пропуска на берег, которые тот доставал из кожаной сумки, висевшей у него на плече. Через несколько минут группа с «Санандрии» выплеснулась из барака на освещенную солнцем площадь.
Местом встречи Дрейку было назначено небольшое кафе, расположившееся в припортовой зоне на одной из старинных, мощенных булыжником улочек, недалеко от памятника Пушкину, где от доков местность резко повышается к основной части города. Он нашел его через тридцать минут блуждания по улицам, перед этим он избавился от своих приятелей-матросов под предлогом того, что ему необходимо встретиться с его мифической девушкой. Константин не выразил на это ни малейшего возражения: ему в свою очередь надо было встретиться со своими друзьями из теневой экономики, чтобы договориться о поставке рюкзака, набитого хлопчатобумажными джинсами.
Сразу после полудня в кафе пришел Лев Мишкин. Он вел себя очень осторожно, сел за отдельный столик, ничем не показав, что узнал Дрейка. После того, как он закончил пить свой кофе, он поднялся и вышел из кафе. Немного погодя Дрейк последовал за ним. Только после того, как они дошли до широкого
