– Сколько раз мы ночевали вместе? Тысячи?

– Ну, почти.

– Мне хочется плакать, когда подумаю, что, возможно, этого больше никогда не случится.

Мои глаза привыкли к темноте, и я вижу черты ее лица. Со своим хвостиком она напоминает сейчас тинейджера. Этот момент переносит меня во времена лицея, когда, потихоньку болтая и хихикая, мы лежали в постели в ее комнате, в то время как сестренка Алессандра храпела в своем спальном мешке с рисунком Snoopy.

– Я надеюсь, что это еще повторится. В крайнем случае, я лягу между тобой и Самуэлем, – заявляю.

Гайя взрывается смехом.

– Что такое? – спрашиваю, погружаясь головой в подушку.

– Ты помнишь, в летнем лагере на Доломити[12]… той ночью, когда Винченцо из Неаполя вбил себе в голову, что будет спать между нами?

Я тоже начинаю смеяться, вспоминая этот эпизод. Нам было по тринадцать лет, Гайя заставила Винченцо поверить, что мы обе влюблены в него и что в полночь, после обычного обхода, мы впустим его в нашу комнату через окно. Бедняга всю ночь прождал на холоде, а мы из окна передавали ему закодированные сообщения, не имеющие никакого смысла, которые он силился расшифровать в надежде, что мы ему откроем.

– Мы были настоящими стервами…

Внезапно чувствую ностальгию по тем двум девчонкам. По тому, что с ними случилось, по тому, насколько они сейчас взрослые, хотя остались маленькими глубоко внутри. В тридцать лет вроде бы ничего не изменилось, несмотря на то, что Гайя собирается замуж и, вероятно, в один прекрасный день станет матерью, а я переживаю самый сумбурный период своей жизни.

– Давай еще поболтаем, – говорит Гайя тихо. – Прошу тебя, не засыпай. Мы уже давно не были вместе вот так, мне этого не хватало.

– Мне тоже, – бормочу.

И прежде чем осознаю что-то, погружаюсь в сонную кому. Спокойной ночи, Гайя. Я всегда буду рядом с тобой.

За день до свадьбы я заезжаю в квартиру родителей за нарядом свидетельницы. С тех пор как я приехала в Венецию, моя мама потратила на него многие часы. Она постирала его вручную, потом вымочила в рисовом крахмале, высушила вдали от прямого солнечного света, отгладила с паром – выполнила практически все услуги, какие оказывают в специализированной химчистке. И я уверена, что буду ей благодарна, потому что прекрасное платье из шифона, которое Гайя выбрала для меня, было безнадежным после шестичасового путешествия всмятку в моем чемодане. Когда я вытащила его, оно казалось тряпкой для вытирания пыли, но теперь снова будет безупречным: все возвращается к жизни, проходя через руки Бетты – моей мамы.

Нажимаю на дверной звонок семьи Вольпе около полудня. Поднимаюсь и нахожу маму на кухне. А где еще она может быть в этот час? Она готовит запеканку из картошки с четырьмя сортами сыра и шпинатом. От одного взгляда на это аппетитное блюдо начинаешь толстеть. Боже, как же мне не хватает макарон, которыми она меня бесстыдно баловала почти тридцать лет!

– А вот и твоя обожаемая доченька! – приветствую я ее. Бросаю сумку на диван и подхожу к столу.

– Привет, дорогая, – не прекращая месить, мама наклоняется и подставляет щеку для поцелуя. – Платье в твоей комнате, – она произносит это так, будто там работы было на пять минут.

– Спасибо, мама! Пойду посмотрю на чудо. – Я уже собираюсь идти, но ее голос останавливает меня.

– Этот небесно-голубой не слишком яркий для наряда свидетельницы?

– Это решение Гайи, мама. Но на сей раз выбранное ею платье мне сразу понравилось.

Если бы она остановилась на классическом кукольном розовом цвете, как у американских подружек невесты, я бы повесилась.

– Ну, возможно… – мама пожимает плечами, не вполне уверенная. Потом наклоняет голову набок и смотрит мне прямо в глаза. – Ну а у тебя как дела? – спрашивает настойчиво, от ее взгляда ничего не скроется.

– Нормально. Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, ты такая бледная, – в ее голосе слышится беспокойство и упрек.

– Правда?

Я оглядываю руки и ноги, но не замечаю сильной разницы по сравнению с моим обычным цветом кожи: розовый с сильно выраженным мертвенно-бледным оттенком.

– Могла бы сходить в солярий сегодня днем, – предлагает она.

– Да, конечно, – отвечаю, ухмыляясь, – и тогда завтра у меня на месте щек будут два поджаристых бифштекса.

– Ну, тогда воспользуйся тональным кремом или румянами, – говорит она с видом специалиста по макияжу. – Элена, ты должна поживее выглядеть. Ты же свидетельница! – Она с такой силой делает ударение на этом слове, словно завтра меня ожидает самая главная миссия в моей жизни. – Ты обязана быть почти такой же красивой, как невеста.

Фыркаю, поскольку такие вещи никогда меня не волновали.

– Гайе я в любом случае понравлюсь, знаешь? Даже если я буду бледная, как полотно.

– Ну, а я все равно завтра схожу на церемонию. – Мама быстро меняет тему разговора. – Мне так любопытно посмотреть на Гайю. И хочу ее поздравить.

Ходить на свадьбы даже незнакомых людей ей всегда нравилось. Потом она произносит, с естественностью, которая кому-нибудь другому, кроме меня, могла бы показаться случайной фразой:

– Ей здорово повезло с этим велосипедистом…

На помощь! Я знаю, к чему она ведет.

– Ты вот даже и не думаешь о замужестве, а? – Она поддевает меня с классическими нотками ехидной венецианки в голосе. – У тебя аллергия на белое платье.

– Ты не думаешь, что с моим цветом кожи оно бы ужасно смотрелось? – пытаюсь свести все к шутке.

– Филиппо был таким хорошим парнем, – продолжает она настойчиво, вздыхая и возводя глаза к небу. Как и все мамы, она была очарована идеальным женихом дочери.

– Да ты с ним всего три раза разговаривала!

– Ну и что с того? Немного надо было, чтобы понять, что он приличный человек.

Боже, она говорит о нем так, будто он умер! Уже возвела его в ранг святых. Потом смотрит мне прямо в глаза и сбрасывает одну из своих бомб:

– Но тебе хорошие парни никогда не нравились… вот в чем дело.

– Ну если уж на то пошло, то это я им не нравлюсь, – отвечаю с готовностью.

Мы уже миллион раз это обсуждали, я отточила все дежурные фразы этого сценария. Но в глубине души не могу не признать ее правоту: к сожалению, я тоже отношусь к числу женщин, предпочитающих мерзавцев. Как бы мне хотелось надавать себе пощечин за это!

– Мы с отцом так за тебя переживаем, – говорит мама внезапно смягчившимся тоном. – Ты приехала сюда и даже не показываешься, не бываешь с нами…

– Мама, ты же знаешь, что у меня не было ни минутки свободной: надо было организовать девичник для Гайи и все остальное… Ну а теперь-то я здесь, – пытаюсь оправдаться.

– Я надеюсь, ты останешься на обед.

Это скорее не приглашение, а просьба.

– Ну конечно! – Я улыбаюсь еще шире и щиплю ее за щеку. – Но только ради запеканки, чтобы ты знала!

– Ах, неблагодарная дочь! – Она качает головой, притворяясь, будто сердится. На самом деле мне удалось заставить ее улыбнуться.

– Ладно, еще немножко останусь ради тебя, но только совсем чуть-чуть, – уточняю, чмокая ее в щеку. Надеюсь, что этим я ее задобрила и наконец-то иду в свою прежнюю комнату посмотреть на платье.

Мое Versace там, вывешено снаружи на створке шкафа и пахнет чем-то приятным. Бетта, как всегда, прекрасно поработала! Чем больше я на него смотрю, тем больше оно мне нравится. Может быть, из-за этого ярко-голубого оттенка или потому, что мне нравятся платья без бретелек и длина чуть выше колена идеальна – закрывает целлюлит на бедрах (это мой пунктик)… Смотрю на него сейчас, и оно кажется мне утонченным и элегантным в своей простоте. Снимаю платье с вешалки и прикладываю на себя. Потом бросаю взгляд на свое отражение в зеркале на стене. Я в него влезу? У меня ужасное впечатление, что платье подсело, но, возможно, это просто эффект старого зеркала. Остается надеяться, что все будет хорошо, потому что, если я не смогу застегнуть молнию на спине, это печально. Я решила (точнее, Гайя решила за меня и это) дополнить наряд сумочкой-клатчем и лиловыми peeptoe, которые нынче находятся в гардеробной моей венецианской квартиры.