которым вечно недостает солнца. Но больше сойку заинтересовало другое. Руки, точнее, пальцы. Крепкие, цепкие, сильные. То, как он держал спину и ставил ноги. Да и вообще двигался. Опытному глазу становилось понятно, что странный бастард, сейчас для удобства переброшенный за спину с помощью широкого ремня, носится отнюдь не для украшения.

Она еще раз обратила внимание на оружие. Клинок длинный и узкий, шириной всего лишь в пол-ладони. С широким простым перекрестьем, очень ухватистой, длиннее стандартной, рукоятью, что было удобно при сложном фехтовании, когда руки могут ложиться на гарду, постоянно менять свое положение, быстро и стремительно, как это предпочитают делать в южных школах, где-нибудь в Треттини или Соланке.

Ножны выглядели убого — выцветшие, старые, поцарапанные и совершенно невзрачные. Но она готова была поклясться, что с лезвием, скрытым под ними, все в порядке.

Парень приветливо улыбнулся молоденькой Скеле, отдал ей монетку, не споря, как многие другие, о цене, и бросил тяжелую сумку на носу, недалеко от того места, где сидела Лавиани.

На нем была плотная бледно-голубая рубаха с закрытым воротом, короткая кожаная куртка рыжеватого цвета, со стальными заклепками и двумя рядами крупных медных пуговиц. Штаны заправлены в высокие, с узкими голенищами сапоги, грязные, повидавшие на своем веку множество троп и дорог. На штанах заплата, левый рукав на куртке надорван и зашит несколько неумело, да и вообще она истрепалась от ветра, дождя, пыли и солнца и давно уже требовала замены.

Он заметил, что женщина наблюдает за ним, посмотрел вопросительно. Глаза у него были ярко-зеленые, ярче, чем листва Туманного леса, проворные, все примечающие.

Сойка демонстративно отвернулась, но незнакомец сам решил начать разговор:

— Ты не спускала взгляда с моего меча, сиора. — Акцент у него был легкий, а речь певучей, словно у соловья.

Треттинец? Или все же ириастец?

— Да ну? — Сойка даже не обернулась. — Тебе показалось. Ступай себе мимо.

Тот не смутился:

— Обычно женщины так на оружие не смотрят.

— Просто подумала, насколько ржавой должна быть эта старая железка.

— У тебя довольно наметанный глаз. Фэнико и впрямь нельзя назвать новым.

— Фэнико. Это ведь старый соланский? Краснокрыл? — заинтересовалась она. — Фламинго, что ли?

— О! Сиора знает языки.

— Сиора много чего знает. Какой дурак называет меч Фламинго?

Незнакомец отвесил шутливый полупоклон, взмахнув несуществующей шляпой.

— Он перед тобой.

— Встречала я напыщенных идиотов, у которых были Громовержцы, Мстители, Разрушители и Стремительные, но Фламинго… — Она покачала головой. — Ты, мальчик, их всех переплюнул.

— Приятно слышать комплимент от столь сведущей сиоры.

Она громко фыркнула, показывая тем самым, что это ни в коей мере не комплимент.

— Ты плывешь в Арант? — спросил он.

— Эй, мальчик. Я хочу побыть одна. Неужели это непонятно?

Он принял ее грубость без обиды, пожелал доброго дня, но далеко уходить не стал, сел прямо на доски, в паре ярдов от нее, положив меч себе на колени.

Паром вновь вышел на неспокойную воду, еще более бурную, свирепую, чем раньше. Ветер засвистел в ушах, ледяные брызги волн то и дело дождем падали на палубу. Порой судно кренилось то на один борт, то на другой, и колеса с лопастями черпали не воду, а воздух.

Скелу у штурвала это не слишком смущало. Она, как и прежде, держала его вместе с мужчиной и целилась на только ей видимые в море ориентиры, а еще на парящего далеко впереди дымчатого альбатроса.

— Скоро конец плаванию! — весело прокричала паромщица. — Погода портится! Через три недели ни один корабль не покинет порт Аранта! Шторма идут! Ура!

— Чему она радуется? — удивился Тэо.

— Зимовке в Аранте. Это лучше, чем торчать в заваленной снегом деревушке. — Шерон неспешно зашивала