Страшно жить на белом свете, в нем отсутствует уют…
Поэт писал больше в шутку. А вот Лиле было тошно всерьез. Уют и правда отсутствовал. Как класс. И в седло каждый день ее поднимало только непобедимое упрямство. И еще — желание выжить. А значит — надо было держаться. Стиснуть зубы — и держаться. И плевать, что сил больше нету. Если Булычевский капитан мог держаться три года, Лиля могла продержаться пару недель.
И она держалась. Под сначала презрительно-настороженно-подобострастными, а потом уже просто настороженными взглядами крестьян. Заседлывала лошадь — сама и только сама, влезала в седло — и старалась не морщиться и не жаловаться.
Управляющий торговал с пиратами. Не получив желаемого, они могут полезть и нахрапом. И как от них обороняться? Фактически, поместье просто беззащитно. Приходи, кто хочет, бери что хочешь.
Нужна была дружина. Хоть какая-нибудь.
И хорошо владеющая оружием.
Потому что тренировки стражи вызывали у девушки только горький смех. В своем прежнем теле она бы этих героев уделала, как бог — черепаху. Не особенно и напрягаясь.
Медленные движения. Предсказуемые удары. Да что там! Сражаясь на мечах, ни один даже не думал пнуть оппонента ногой. Или использовать метательное оружие. Кодекс чести?
Скажите об этом покойникам!
Лиле нужны были воины. Лесные волки. А не дворовые шавки. Нет, этих тоже можно взять. Двор охранять сойдет. Против овец они очень страшные люди. Но против настоящих бойцов…
Но Лиля подозревала, что наем дружины ей обойдется дороже чугунного моста. Профессионалы — они травку не кушают.
Вопросов было много. Ответов — мало. Оставалось только одно. Ехать вперед.
И постоянно разговаривать с сопровождающими. Если ей предстоит здесь жить — она будет знать, чем дышат ее люди.
Первые два дня мужчины мялись и жались. В лицо не смотрели, отвечали односложно и неохотно, но Лиля была настойчива. Она понимала, что пока полной откровенности не добиться. Вот когда люди поймут, что она готова о них заботиться — вопрос другой. А пока ей веры нет. Но получается ведь замкнутый круг!
Они ей не верят и молчат, а она же не Кашпировский! Мысли читать не обучена! И сделать ничего не может, потому что не знает, что делать, как и для кого. Но на второй день пути, когда она, шипя и кряхтя, полезла в седло, мужчины все-таки чуток ее пожалели. А еще через два дня — и зауважали. Видели, что женщине тяжело. Что садиться в седло для нее пытка. Но она старается. И будет стараться.
А это уже стоит уважения.