— Какая жалость, что я еще не помер! Можно заранее заказать тебе бюст на свою могилу?

— …улыбка хороша, да, но она — прием наработанный.

«Причем иногда еще и запрещенный», — добавила я про себя.

— Глаза…

Оказывается, у него очень длинные ресницы, пусть и не столь темные, как волосы. Мама про такие говорила: «на двоих готовились, одному достались». Глаза цвета неуловимого. Серого? Синего? Кажется, они меняют оттенок в зависимости от освещения и от цвета одежды. Или от того, насколько близко в них смотришь…

Его губы шевельнулись:

— Что — глаза?

И я пришла в себя. И обнаружила, что моя ладонь по-прежнему лежит на его щеке. Что лицо его так близко, что наше дыхание смешивается. А смех напрочь исчез из темнеющих глаз Кароля.

Я отдернула руку и отодвинулась. Надеюсь, не со слишком неприличной поспешностью.

— Глаза… — я откашлялась. — Глаза тоже хороши.

Он откинулся на спинку кресла, задумчиво подергал себя за мочку уха.

— То есть ты от моей ослепительной внешности не в восторге… А делать комплимент глазам мужчины как-то неприлично, нет? Это ведь девушке говорят: «Ах, какие глазки!»

— Я вовсе не делаю тебе никаких комплиментов! — возразила я. По его усмешке поняла, что меня опять дразнят, и сказала тоном ниже: — Просто ты должен понять, что я смотрю на людей несколько… по-другому.

Кароль серьезно кивнул.

— Я уже понял. И потому еще больше хочу увидеть свой портрет.

…Будь он неладен!

Кароль ушел, когда я спала.

Проснулась я то ли от звука, то ли, наоборот, от наступившей тишины. Села на неразобранной постели, оглядываясь сонно.

Ушел.

Не разбудив, не попрощавшись.

Я прикрыла ставню. Вновь осмотрелась. Ни следа от недавнего присутствия. Ничего не забыл, ничего не оставил…

Комната без него казалась странно просторной.

И пустой.

— Эмма забавная, — сказал он.

— Забавная, — повторил Эрик. — И из-за этой забавности ты к ней к первой обратился за помощью?

Он пожал плечами и, морщась, потер растревоженную рану.

— Так получилось. Ее дом оказался поблизости, и я попросту влез к ней в окно. Эмма за это чуть не раскроила мне череп.

— Жаль, что чуть, — буркнул друг. — Может, дыра в голове проветрила бы твои дурные мозги. И как я упустил из виду эту твою новую пассию?

Он укоризненно качнул головой:

— Эрик-Эрик! Эмма — женщина честная!

— Когда это тебя останавливало! — проворчал тот.

Он смотрел на брюзгу полунасмешливо-полулюбовно. Иметь настоящего друга для него — роскошь невиданная. А Эрик был таковым издавна и несмотря ни на что до сих пор им оставался.

— Что ты о ней знаешь?

Он добросовестно изложил собранные сведения.

Не стал лишь рассказывать, как летят под ветром неукротимо выбивающиеся из строгой прически легкие светлые пушистые пряди. Про улыбку, которая расцветает на ее лице медленно, словно распускающийся цветок — редкостный и оттого драгоценный. О том, какие мягкие и одновременно жгучие у нее губы — судя по тому мимолетному благодарному поцелую…