Единственную уцелевшую самоходку передали в танковый полк, и «безлошадная» батарея убыла в тыл. А через несколько дней пришёл приказ: убыть в Свердловск, на Уралмашзавод — за новой техникой.

Солдаты обрадовались — хоть какой-то отдых от войны. К тому же хотелось вернуться, чтобы захватить Берлин, войти в столицу врага. Конец войны был близок — это чувствовали все, хотя враг был ещё силён.

Долго тряслись в теплушках. Зато мимо них, на фронт безостановочно громыхали поезда с новой техникой, молодыми солдатами. А их эшелон тащился и переформировался почти на каждой крупной станции.

Пока добирались до Волги, вокруг видели только сильно разрушенные города и сёла, выжженные деревни.

Павел наблюдал знакомые места — здесь ему приходилось воевать в 42-м году. А после, когда поезд пересёк Волгу, уж и вовсе родные места пошли. Так сердце защемило, так своих увидеть захотелось, тем более что до его родного города тут рукой подать. Но попробуй отстать от эшелона — вмиг запишут в дезертиры. А по законам военного времени за дезертирство наказание суровое, вплоть до расстрела.

На одной из станций Павел всё-таки отправил короткое письмо домой, в котором и было-то всего пять слов: «Мама, я жив, воюю. Жди». С фронта он не писал — ведь он теперь Сазонов, а не Стародуб. А по номеру полевой почты могут найти быстро.

После взрыва агитационной машины домой наверняка отправили похоронку, и теперь Павел хотел успокоить домашних.

Они добрались до Свердловска за неделю. Город был велик, а завод огромен. При заводе располагался запасной полк, где формировались самоходные артиллерийские полки. По мере получения с завода новенькой боевой техники они убывали на фронт.

Батарея пополнилась людьми, к вящему удовольствию комбата — фронтовиками, с боевым опытом. Кроме того, батарея влилась в отдельный самоходный полк.

Рядом с заводом находился полигон, прозванный и на заводе и в городе «Танковой дорогой».

После получения боевых машин экипажи здесь их обкатывали и пристреливали. Выявленные недостатки устранялись сразу же, на заводе.

К тому же самоходки получали не САУ-85, а новые — СУ-100. Собственно, они также базировались на шасси танка Т-34 и были очень похожи на СУ-85, но с более мощной пушкой Д10C. Они могли поражать «Пантеру» и «Тигра» на расстоянии до полутора километров. Однако, в связи с увеличением калибра орудия, снаряды выросли в размерах и весе, и теперь в боеукладке помещалось вместо 48, как у САУ-85, всего 34 снаряда.

Каждый день из ворот сборочного цеха выходили новые самоходки, полк вооружался, и через неделю был уже полностью укомплектован.

Из Горького прибыли новые грузовики для автотранспортной роты. На двух эшелонах, после торжественного построения и речей представителя завода и командира полка они убыли на фронт.

Теперь поезд шёл другой дорогой — через Пермь и Киров на Москву. Бойцы в теплушках гадали, куда повернёт поезд после столицы? Всем хотелось не на юг, к Венгрии или Румынии, а на запад, к Берлину.

И поезд направился на Польшу — через неё лежал путь к Германии.

Эшелоны шли один за одним, на станциях их скапливалось сразу до десятка. Солдаты с тревогой посматривали на небо, но там постоянно барражировали наши истребители. У немцев не хватало техники, людей, топлива, чтобы воевать, как в 41–42 годах. Да и немец пошёл совсем не тот. Павел ещё помнил немцев 42-го года — наглых, откормленных.

Тогда немецкие «мессеры» гонялись за одиноким грузовиком или даже солдатом.

Оба эшелона полка разгрузились в польском городке, на станции. Разгрузка заняла целый день — непросто было спустить с платформы по брёвнам тяжёлые машины.

Переночевав, они своим ходом двинулись к месту дислокации полка.

Колонна шла медленно, необкатанные двигатели держали 25–30 километров в час.

Остановились в большом польском селе на ночёвку. После ужина и проверки ходовой части все улеглись спать в домах польских крестьян. Дома были подобротнее российских, в основном каменные, а не деревянные.

А ночью, совсем рядом — рёв танкового мотора, шум, треск ломающегося дерева. Солдаты повскакивали, и в темноте сначала решили, что прорвались немцы. Прихватив оружие и обувшись, выбегали на улицу.

Оказалось, что в селе был сборный пункт для военнопленных немцев. Один из самоходчиков, бывший в карауле, узнал об этом. Накануне он получил письмо из родного села, в котором соседи написали ему, что вся его семья на Украине была зверски вырезана ОУНовцами за то, что их сын служит в Красной армии. Нервы у парня не выдержали, он забрался в самоходку, завёл её и начал крушить и ломать бревенчатый амбар, где содержались пленные немцы. Прежде чем его остановили, большую часть пленных он успел подавить гусеницами.

С трудом взобравшись на моторный отсек самоходки, открыли люк специальным ключом, и только тогда смогли её остановить. Люки на самоходке в бою задраивались на задвижки, и снаружи их можно было открыть только спецключом, имевшимся у ремонтно-эвакуационных служб.

Парня арестовали и передали в руки СМЕРШа — военной контрразведки, в ведении которой находились преступления, совершённые военнослужащими. О дальнейшей его судьбе ничего не было известно.

Были такие случаи. Уже в Германии, особенно в самом её начале, наши солдаты мародёрствовали, жгли немецкие дома, иногда убивали мирных жителей.

Советское подразделение заходило в маленький немецкий городок и становилось на постой, а через час то в одном, то в другом месте вспыхивали дома. Пожарники при приближении наших войск разбегались, и тушить пожары было некому.

Политотделы спохватились, начали проводить разъяснительную работу. Они объясняли, что наши войска пришли в Германию, в логово фашизма для того, чтобы выкорчевать, уничтожить нацизм, фашистскую идеологию, а не немцев как нацию. Активизировался СМЕРШ и НКВД.

После нескольких показательных расстрелов перед строем пойманных и осуждённых трибуналами убийц, мародёров и насильников волна бесчинств против мирного населения сошла на нет.

Конечно, душа солдата кипела от обиды и негодования, он желал отомстить. У него на Родине дома разрушены, голод, у многих семьи погибли. А что он видит в Германии? Чистенькие, ухоженные города с асфальтированными или мощёными улицами, каменные или кирпичные дома под красной черепицей. И в домах — приличная обстановка, телефоны, все удобства. В гараже рядом с домом — мотоцикл или автомашина.

Контраст был разительный. Наши люди даже до войны в массе своей так не жили. Для советского человека велосипед был роскошью, многие не имели часов — просыпались на работу по заводскому гудку. Потому на фронте с убитых или пленных немцев снимали часы — не столько для форса, сколько по необходимости. Как разведчику, артиллеристу или командиру можно без часов? Ведь и артподготовка и переход через линию фронта проводились в определённое, означенное время.

Сравнение немецкого и советского быта было явно не в нашу пользу. Разговоры, пошедшие меж бойцов, пресекались контрразведкой. Конечно, на заключительном этапе войны и после Победы вывозили из Германии много. СССР, как победившая страна, вывозила в счёт репараций уцелевшее оборудование целых заводов и фабрик, документацию, а зачастую и техперсонал: конструкторов, технологов, инженеров.

Начальники всех мастей — от НКВД до армейских — вагонами отправляли домой трофейное добро. Перепадало и воинам: они везли аккордеоны, тряпьё, обувь. Кто поразворотливее — золото, мотоциклы, офицеры забирали легковые автомашины. Но это будет потом, а впереди ещё предстояло пять тяжких месяцев войны. И чем ближе становились границы Германии, тем ожесточённее было сопротивление немецких войск. Уже было понятно, что крах Германии неминуем, что силы армий, оснащённость техникой, вооружением уже были в пользу СССР, но всё равно немцы сопротивлялись отчаянно. Тем не менее беда вернулась туда, откуда начала свой путь.

Минул новогодний праздник, настал 1945 год. Дома у Павла ёлку не ставили, поскольку родители его