— За что ж вы его решили отмутузить, господин Николас?

— За его милую наружность, — отозвался летописец с тенью какого-то мрачного юмора.

Я в ужасе посмотрел на лестницу, ведущую на верх помоста, однако, будучи на коленях, не смог ничего разглядеть, кроме потертых нижних ступеней. Откуда-то донеслась барабанная дробь, и толпа заголосила с новой силой. Я завертелся, пытаясь поймать взгляд господина. Вконец развеселившиеся зеваки принялись еще пуще улюлюкать и показывать на меня пальцами:

— Бедненький, несчастненький принц! Скучаешь небось по своей душистой ванне?

— Слушай, а королева самолично лупила тебя? Задирала кверху задом на колене?

— Смотрите, какой елдынчик! Ему срочно требуется хорошая госпожа и крепкие хозяйские руки!

Тут сильная рука ухватила меня за волосы, запрокинув голову, и сквозь слезы я увидел над собой красивое, гладкое, немного суровое лицо господина. Голубые его глаза медленно сузились, а зрачки в них, напротив, как будто еще больше налились чернотой. Он поднял правую руку и твердо покачал указательным пальцем, тихо, одними губами произнеся «нет». Я выдохнул.

Взгляд Николаса сделался ледяным и неподвижным, его левая рука разжалась, отпустив меня. Я сам вернулся в очередь рабов и сцепил за шеей ладони, снова дрожа и нервно сглатывая. Зрители же, сплоченные азартом издевки, с преувеличенным разочарованием громко и протяжно заохали и заахали.

— Ты ведь будешь пай-мальчиком? — выкрикнул один мужчина. — Ты же не обманешь наших ожиданий? А, парень? — подпихнул он меня сапогом под зад. — Даю десять пенни, что нынче вечером его выход будет самым впечатляющим!

— А кто рассудит? — тут же встрепенулся другой.

— Ставлю десять пенни на его шуструю задницу!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я увидел, как следующий невольник всходит на помост. Затем пришла очередь еще одного, потом другого… Наконец я остался последним, и меня грубо поволокли по дорожной пыли к ступеням. От страха я весь обливался потом, голова шла кругом. Колени отчаянно горели. И даже в этот момент я все еще верил, что буду спасен, что мой хозяин смилостивится и переменит свое решение, поняв, что я ничего не сделал такого, чтобы заслужить это ужасное наказание. Иначе я этого просто не вынесу!

Толпа зашевелилась, подтянулась теснее к платформе, заголосила громче: усердно отшлепанная принцесса теперь принялась визжать и колотить ногами по крутящемуся деревянному кругу. У меня возникло внезапное желание вскочить и убежать, но я все же не двинулся с места. Между тем шум на площади разрастался все больше, усиленный новой барабанной дробью.

С принцессой закончили, я был следующим. Два надзирателя потащили меня по лесенке на помост, хотя я от всей души пытался высвободиться. И тут я услышал бесстрастный приказ своего господина: — Этого не связывать.

Не связывать! Тут, оказывается, можно выбирать! Я едва не забился в крепкой хватке державших меня людей: о, пожалуйста, смилостивьтесь — свяжите меня покрепче! Но, к моему ужасу, мне самому пришлось раскорячиваться на «вертушке»: колени — пошире, подбородок — на высокий деревянный столбик, кисти — за спину. Надзиратели же лишь давали указания и кое-что подправляли своими грубыми руками.

Наконец меня оставили одного. Никто меня не держал. Колени помещались в небольших выемках в деревяшке. Между мною и ожидающей зрелища толпой был лишь жалкий тонкий столбик, на котором покоился мой подбородок, и от осознания этого меня всего скрутило изнутри.

«Вертушка» медленно сделала пол-оборота, и я увидел возле себя внушительную фигуру заплечных дел мастера, взлохмаченного, с закатанными выше локтей рукавами и со здоровенной увесистой лопаткой в огромной лапище. Свободной рукой он черпнул из стоявшей рядом бадейки полужидкой, медового цвета массы.

— Ну-ка, кто у нас тут, дай-ка угадаю?! — взревел он. — Свеженький златоволосый мальчик из замка, которого еще ни разу тут не лупцевали? Нежный и розовенький — прям поросеночек! Ну что, молодой человек, готов устроить для здешней публики знатную потеху?

Он крутанул диск на еще пол-оборота и щедро плюхнул мне на ягодицы крема, принявшись его тут же растирать, народ же вокруг весело заголосил, призывая мазать не жалея.

Прокатилась гулкая барабанная дробь, и, поведя глазами, я увидел перед собой огромное сборище, целые сотни жадных до зрелища людей, словно чуть ли не вся площадь собралась поглазеть на меня. Я взглянул на бедолаг, терпеливо наматывающих круги у «майского дерева», на привязанных к позорным столбам рабов, извивающихся от нескончаемых тычков и щипков. Увидел свисающих вверх тормашками невольников, притороченных к железной карусели, которую как раз медленно стали раскручивать.

Диск подо мной тоже тронулся, начав свое безостановочное вращение. После обильного втирания крема ягодицы разогрелись так, будто их обварили и сунули тушиться. Я даже кожей ощущал, как они сияют жирным блеском. И при этом я спокойненько стоял на