изрядно побитых ягодицах, направил к дальнему концу площади.

Они прошли мимо позорных столбов, у которых привязанные невольники корчились и ерзали под градом ударов и насмешек толкущихся рядом местных бездельников. А за ними Красавица только сейчас разглядела длинный ряд пестрящих разноцветьем палаток, установленных под сенью череды деревьев. У всех палаток был приглашающе откинут над входом полог. У каждой стоял красиво разодетый молодой человек, и, хотя внутри принцесса ничего не сумела разглядеть, до нее то и дело доносились подбадривающие прохожих выкрики зазывал:

— Вас ожидает прелестный принц, сэр! Всего за десять пенсов!

— Милейшая принцессочка, сэр! Все удовольствие — пятнадцать пенсов!

Были и более витиеватые предложения:

— Не можете позволить себе собственного раба? Всего за десять пенсов вы насладитесь наилучшим из невольников!

— Мадам, симпатичный юный принц нуждается в хорошем наказании! Поистине королевское удовольствие — и всего за пятнадцать пенсов!

Красавица заметила, как то в одну, то в другую палатку заходят где мужчины, где женщины, а порой заглядывают туда парами.

«Даже самые простые и небогатые горожане могут этим насладиться!» — подумала она.

И впереди, в конце длинного палаточного ряда, Красавица увидела целое сборище голых, перепачканных рабов с опущенными головами, с привязанными к толстым веткам над головой руками. Рядом с ними стоял надзиратель, призывавший всех и каждого:

— Берите внаем на час или на день на любые, самые грязные работы и услуги!

На грубо сколоченном столике возле него лежал широкий набор плетей, ремней и колотушек.

Красавица шла и шла дальше, время от времени подгоняемая ласковыми шлепками капитана, болезненно впитывая увиденное — как будто все, что она видела и слышала на пути, беспощадно обрушивалось на нее саму.

Наконец они вновь оказались в гостинице, в той же маленькой спальне под крышей, и Красавица опять стояла перед капитаном, вытянувшись, широко раздвинув ноги и закинув руки за голову.

«Ты мой господин и повелитель», — устало думала она.

Казалось, будто в прежнем своем перерождении она всю жизнь провела в этом городке и служила некоему воину, и доносящийся с площади разноголосый гомон толпы звучал для нее успокаивающе, словно тихая мелодия. Она была невольницей капитана — только его и никого другого, — и лишь он вправе был прогонять ее по людным улицам, всячески наказывать и всецело порабощать.

И когда он опрокинул девушку на кровать и, отхлопав ладонью по упругим грудям, грубо овладел ею снова, Красавица лишь в полузабытьи крутила головой, повторяя:

— О, мой господин, еще, еще!..

Где-то краешком сознания Красавица помнила, что ей запрещено разговаривать, но эти слова вырывались из нее, точно сладостные стоны и вопли страсти. Хватая ртом воздух, она тяжело дышала в неистовом вихре оргазма, крепко обхватив капитана за шею. Его глаза мерцали в полумраке спальни рядом с ее лицом — и вдруг словно озарились яркой вспышкой. Мужчина зашелся последними, наиболее яростными толчками, стремительно уносясь вместе с ней к самым вершинам экстаза, за грань бытия…

Потом она долго лежала без сил, утопая головой в подушке. Ее не покидало ощущение, что длинная черная кожаная лента с давешнего «майского дерева» по-прежнему влечет ее вперед, заставляя шагать по кругу, как будто она до сих пор пребывает на Позорищной площади. Ее груди, встревоженные недавними увесистыми шлепками, готовы были взорваться.

Между тем она почувствовала, как капитан, стянув с себя всю одежду, скользнул рядом с ней в постель. Скользнув по бедру, его теплая ладонь пробралась к ее влажному пушку, пальцы ласково раздвинули губы. Красавица приникла к его обнаженному телу, ощутив его сильные, мускулистые руки, его ноги, покрытые мягкими, коротенькими кудряшками. Его гладкая грудь прижалась к ее боку, неровно выбритый подбородок шершаво потер ей щеку, и наконец его губы слились с ней в долгом поцелуе.

Красавица закрыла глаза, словно прячась от пробивающихся из тесного оконца ярких дневных лучей. Приглушенные звуки городской сутолоки, еле слышные голоса с улицы, далекие взрывы мужского хохота, слабо доносящиеся из трактирного зала, — все это постепенно сливалось в убаюкивающий ее монотонный гул. Мало-помалу свет за окнами, ярко полыхнув напоследок, начал тускнеть, комната стала погружаться в сумерки, лишь в камине еще бойко приплясывал крохотный огонь. Обхватив свою невольницу, капитан, мерно и глубоко дыша, забылся крепким сном.