— Госпожа моя, что случилось? — Лукреция бросилась ко мне. — Ты словно увидела призрака!

— Та… та женщина… Диана де Пуатье… Она там, в зале!

Когда я произнесла это имя, мне почудилось, что его вкус навеки останется на моих губах.

— Dio Mio,[9] она вовсе не стара! И не уродлива!

Я оперлась на туалетный столик и увидела свои длинные, унизанные кольцами пальцы с накрашенными ногтями. Подняла взгляд — из блестящей глади зеркала на меня смотрело чужое лицо: щекастое лицо итальянки, на французский манер разрисованное румянами и помадой. Лицо женщины, живущей при дворе с молчаливого попустительства короля.

— Уходите, — прошептала я. — Все уходите. Оставьте меня одну.

Малютка Анна-Мария поспешно вышла, но Лукреция не тронулась с места.

— Не позволяй, чтобы она доводила тебя до такого состояния. Ты — Екатерина Медичи, герцогиня Орлеанская, а она кто такая? Всего лишь любовница твоего мужа.

Я судорожно втянула воздух, силясь совладать со своей яростью.

— Верно, — услышала я собственный голос, который показался мне чужим. — Кто она? Да никто! Вдова королевского чиновника, бывшая гувернантка. Мой прадед — Лоренцо Медичи, повелитель Флоренции, моя родня восседала на троне Святого Петра. — Я резко повернулась к Лукреции. — И однако она смеет показываться при дворе! Смеет входить в зал бок о бок с моим супругом и смотреть на меня так, словно я ее служанка!

— Быть может, ей страшно. Она понимает, сколь много может потерять.

— Страшно? — У меня вырвался ядовитый смешок. — И кого же она боится? Меня?

— Именно. Ты — законная жена Генриха. Когда-нибудь ты родишь сыновей. Она ничего не может ему дать, кроме собственного тела. Но привлекательность ее не вечна, и она это понимает. Пускай она выглядит хорошо, но на самом-то деле вовсе не молода и целиком зависит от его верности. Подобных женщин часто бросают.

Я помолчала, обдумывая эти слова. Такое мне прежде в голову не приходило. Женщине, которую я увидела в зале, уже сейчас наверняка за сорок; в конце концов, у нее взрослые дети, она давно овдовела. Притом она, уж верно, знает, что король мне благоволит, раз не пожелал отослать, несмотря на отсутствие приданого. Не потому ли она решила появиться открыто, одетая в те же цвета, что и Генрих, будто дама со своим верным рыцарем? Неужели она поняла, что может потерять все?

— Вот оно! — выдохнула я. — Король призвал Генриха, и она явилась вместе с ним. Она знает, что Генрих более не может уклоняться от исполнения супружеского долга, даже ради нее. У нее просто не осталось другого выхода. — Я махнула рукой. — Быстро, помоги мне переодеться. Он скоро придет.

Лукреция сняла с меня платье и помогла облачиться в ночную сорочку. Покуда она несла стражу в смежной комнате, я принялась орудовать расческой, и вскоре замысловатая прическа превратилась в волну густых кудрявых волос, привольно ниспадавших ниже бедер. Распахнув сорочку, я обхватила ладонями груди, оценила их округлость и тяжесть, потеребила коричневые, быстро отвердевшие соски. Я разглядывала свое тело, словно ценный товар, отмечая длинные ноги, укрепившиеся от верховой езды икры, сильные, хотя и толстоватые лодыжки, соблазнительный изгиб широких бедер.

И улыбнулась своему отражению. Пусть я не похожа на эту атласно-мраморную статую, зато здорова и молода. Та женщина лишь цепляется за свою ушедшую юность, а мои молодые годы простираются вдаль, как обширное плодородное поле.

В дверь постучали. Я проворно завязала тесемки сорочки и встретила вошедшего в комнату Генриха улыбкой, полной ожидания. Он остановился на пороге, словно не был уверен, что здесь его ждет теплая встреча.

— Муж мой, вот нежданная радость!

С этими словами я неторопливо отошла к буфету, на котором стоял кувшин с вином. Генрих принял из моих рук кубок с такой видимой неловкостью, что меня так и подмывало рассмеяться.

— Нам нужно поговорить, — начал он, откашлявшись, и я согласно кивнула.

Потом я села в кресло. Генрих долго молчал, глядя на меня, и наконец выпалил:

— Отец послал за мной. Он требует, чтобы мы зачали ребенка. Он сказал, что это настоятельная необходимость, ведь у моего брата-дофина слабое здоровье.

Я ничем не выдала своего удивления. Мне мало что было известно о дофине, который, подобно Мадлен, от рождения обладал слабыми легкими. Франциск-младший так редко появлялся при дворе, предпочитая проводить время в своих владениях, что я порой забывала о его существовании.

Генрих принялся шагать по комнате, не выпуская кубка.

— Врачи отца полагают, что мой брат долго не проживет, а стало быть, нам с тобой надлежит обеспечить продолжение