принять вас назад в монастырь. Он сказал, что следствие против вас прекращено и вы не виновны ни в каких преступлениях. — Она помолчала, а потом продолжила: — Однако, на мой взгляд, вы очень даже виновны. Вы нарушили обет послушания и чести, пренебрегли священным правилом затвора. Вы стали причиной порицаний и подозрений в наш адрес — подумать только: дартфордская послушница ведет себя подобным образом! — в столь трудное для всех нас время. Епископ Гардинер пишет, что вы не подлежите никаким допросам в связи с вашим пребыванием в Тауэре, что это должно быть предано забвению. Но имейте в виду: моим доверием вы не будете пользоваться никогда. Вот смотрю я на вас сейчас и сомневаюсь, что вам вообще будет позволено принести полный обет и стать Христовой невестой.

Я стояла, уставившись в пол. Все мое тело болело, словно у побитой собаки.

— Сестра Агата, отведите ее. Пусть переоденется в хабит, прежде чем войдет в спальню.

— Да, настоятельница, — покорно сказала сестра Агата.

Лицо мое горело. Я последовала за сестрой Агатой по коридору. Мне хотелось скрыться от нее, убежать прочь из Дартфордского монастыря. Я не могла смотреть в лицо монахиням и послушницам. Невыносимо было здесь оставаться под таким гнетом ненависти. Я предпочла бы побираться на дороге.

Мы дошли до кладовки, и сестра Агата выдала мне послушнический хабит. Я надела его, снова ощутив на теле грубую ткань. Как давно это было… И вот наконец на мне опять белое одеяние и коричневый пояс доминиканской послушницы.

Но я чувствовала себя такой недостойной, что закрыла лицо руками.

Сестра Агата неловко погладила меня по плечу:

— Для вас это, вероятно, было потрясением — смерть настоятельницы Элизабет? Ведь вы были близки с ней, правда?

Я кивнула, донельзя благодарная за эти слова сочувствия.

— Я рада, что вы вернулись к нам живой и невредимой, — сказала она.

В горле у меня запершило.

— Боюсь, настоятельница Джоан не слишком довольна моим возвращением.

— Наша новая настоятельница — женщина весьма решительная. Но иначе нельзя: она принимает на себя новые обязанности в трудные времена, — ответила сестра Агата. — И неизвестно, как себя вести: у нее ведь даже нет напутственного письма настоятельницы Элизабет.

— Напутственного письма? — выдохнула я.

— Да, это священная традиция Дартфордского монастыря — оставлять преемнице послание, предназначенное только для нее одной. И настоятельница Элизабет тоже написала такое письмо. Я сама видела, как она его составляла. Но сегодня утром, когда выяснилось, что наша святая начальница ушла в мир иной, завещания нигде не обнаружили. По приказанию настоятельницы Джоан кабинет несколько раз обыскали. Но письмо бесследно исчезло.

Я провела в Дартфорде двенадцать дней, а на тринадцатый меня попытались сосватать. Дело было так.

В четверг после обеда я, как обычно, вызвалась отнести детям Вестерли корзину с оставшейся едой. Их мать Леттис, добродушная и трудолюбивая женщина, жившая на окраине городка, долгое время была у нас в монастыре прачкой. Приблизительно за месяц до моего возвращения в Дартфорд она тяжело заболела. С каждым днем бедняжке становилось все хуже, и теперь она лежала в лазарете почти без сознания. Ее дети и раньше были в монастыре всеобщими любимцами. Теперь же они проводили здесь целые дни напролет. Непорядок, конечно, но ни у кого не хватало духу прогнать малышей.

Вот уже неделю я добровольно носила им еду: мне всегда нравилось общаться с ребятишками. Кроме того, я хоть на время избавлялась от общества монахинь, которые относились ко мне с нескрываемым осуждением. Когда епископ Гардинер в Белл-Тауэре обсуждал со мной возможность возвращения в Дартфорд, я так жаждала служить Господу именно здесь, дабы и впредь искать вместе с сестрами благодати в молитве и смирении. Я тогда как-то не думала, что хорошее отношение основывается прежде всего на доверии. Однако теперь, когда добрая настоятельница Элизабет умерла и была похоронена под алтарем Дартфордской церкви рядом со своими предшественницами, я лишилась в монастыре не только покровительницы, но и доверия.

В то самое утро, после торжественной мессы, я исповедовалась вместе с другими сестрами. Никогда еще исповедь не была для меня так мучительна. На следующий день после возвращения я тоже покаялась во всех грехах, совершенных на Смитфилде и в