У обер-ефрейтора были сильные руки и точный глаз забойщика скота на ферме. Он целился в моторную часть и всадил в нее три искрящиеся бронебойно-зажигательные пули. Калибр ружья был всего 7,9 миллиметра, но ударяли они с силой отбойного молотка.

Ивнев, обернувшись, встретился глазами с ефрейтором, расстояние до которого составляло не более двадцати шагов. Давать какую-либо команду было поздно. Четвертая пуля из удлиненного, на десять зарядов магазина пробила боковую броню и тело капитана.

– Фриц… справа.

Григорий Ивнев все же сумел достать пистолет, но очередная пуля, снова пробив броню, угодила в снарядную гильзу. Вспыхнул пороховой заряд, вышибло головку фугаса. Немец продолжал стрелять так же умело, как резал свиней и бычков на своей ферме. Механик, развернув машину, пытался подмять опасного стрелка корпусом. Не теряя хладнокровия, ефрейтор выпустил оставшиеся пули в лобовую броню, целясь в то место, где сидел механик.

Он не промахнулся. Разворотил механику плечо и угодил в двигатель, который задымил и вспыхнул. Огонь пробивался снизу вверх в боевую рубку, лизал снаряды в боеукладке.

Ефрейтор исчез, захватив с собой ружье с расстрелянной обоймой. Заряжающий пытался вытащить смертельно раненного командира. Языки огня плеснули в сержанта, сжигая пальцы, он невольно отшатнулся.

– Прыгай, – крикнул Ивнев, – я выберусь. – Господи, как печет…

В голове мелькнуло короткое воспоминание о Халхин-Голе, где его так же лизал огонь горящего БТ-7. Тогда он тоже был ранен, но сумел отползти.

Рванул еще один пороховой заряд, бронебойная болванка с воем ушла вверх. Заряжающий, понимая, что сейчас взорвутся остальные снаряды, в том числе фугасные, выпрыгнул через заднюю дверцу. Со своими обожженными руками он уже ничем не мог помочь капитану.

Он успел отбежать, прыгнуть в траншею. Пламя добралось до снарядов, и самоходку развалило на части сильным взрывом. Остальной экипаж разделил судьбу машины, оставшись среди обломков. Десантники, срывая клочья сгоревшего комбинезона, перевязали руки заряжающему, кто-то дал глотнуть спирта из фляжки.

– Экипаж там, – показывал заряжающий на горящую груду металла. – И комбат тоже. Гляньте, может, кто уцелел.

– Глянем, глянем, – с усилием удерживали контуженого бойца сразу трое десантников.

Карелин распорядился:

– Таскайте воду и снег ведрами. Комбата надо обязательно отыскать… хотя бы тело. И остальных тоже. Никаких без вести пропавших.

Все понимали, что без командира, даже мертвого, возвращаться нельзя. В мокрых дымящихся обломках отыскали останки, сгоревшее оружие, что-то еще по мелочам.

Захар Чурюмов тер тряпкой закопченную медаль капитана.

– Его медаль, точно, – подтвердил заряжающий. А Вася Сорокин заметил:

– На Халкин-Голе сражался, на этой войне полтора года отвоевал, а получил всего одну медаль. А ведь командир крепкий был, танки подбитые на счету имел.

– Ему теперь все равно, – отмахнулся Миша Швецов. – Давай в шинель останки заворачивать.

Через два часа лейтенант Карелин привел в расположение полка четыре самоходные установки. На каждой лежали тела погибших, раненых и три плотно увязанных шинельных тючка.

– Здесь сгоревшие ребята и в том числе капитан Ивнев, – докладывая Цимбалу о результатах разведки, сказал Карелин. – Капитана опознали по медали «За отвагу», все остальное сгорело.

Подвели двух пленных.

– Офицеров взять не смогли. Может, эти чего расскажут.

Кое-что рассказали. Что продолжается наступление немецких войск. Бои идут на подступах к Харькову, часть города, по слухам, уже занята передовыми частями.

Но их показания уже не имели значения. Был получен приказ наступать.

Дивизия перешла в наступление ранним морозным утром. Двигались стрелковый, танковый, самоходно-артиллерийский полки, артиллерия, вспомогательные части. Где-то параллельно шел еще один стрелковый полк. Прорывом это назвать было нельзя. Сплошной линии фронта здесь не существовало. По слухам, дивизия вместе с другими частями должна была на одном из участков