Когда началась Вторая мировая война, моего отца призвали в армию. Помню, как я гордилась, что к тому времени научилась читать и писать, одно только мне удавалось с трудом — рисовать свастику. Хорошо помню, как моя тетя посоветовала вывести цифру четыре, а к ней уже подрисовать три ветви. У меня сразу получилось, я ликовала, но мама была не в восторге от моих успехов и лишь тихо вздыхала. Еще маленькой девочкой я чувствовала, что национал-социализм вызывает в ней стойкое отвращение, но причину понять не могла. Из осторожности мама молчала.
Мы, дети войны, были лишены защищенности — страхи взрослых невольно передавались и подрастающему поколению.
А позже невысказанные желания наших матерей так или иначе повлияли на наш выбор супругов: безопасность стояла на первом месте. Нам казалось, что наша любовь глубока и чиста, но мы же считали себя порядочными дочерьми и старались угодить родителям. Не было матери, которая бы не мечтала, чтобы дочь нашла приличного мужчину, способного обеспечивать семью. На первом месте в списке порядочных стояли чиновники с пожизненными контрактами. Стоит ли удивляться, что практически ни для кого из нас брак не стал источником радости. Парни оказались не в лучшем положении. В послевоенной мещанской атмосфере стремление сделать карьеру и гарантировать себе благополучие пользовалось абсолютным приоритетом. К картине благополучия полагалась подобающая правильная супруга, которая должна произвести на свет несколько детей, содержать в идеальном состоянии домашнее хозяйство и во всем поддерживать мужа.
Назвать нашу жизнь из-за этого безотрадной все-таки нельзя. Нынешнее поколение лишь посмеется над теми маленькими радостями, какие нам преподносило прогрессивное, как мы тогда считали, послевоенное время. Помню, как мы с Аннелизой в пятидесятые годы впервые попробовали пиццу, и она показалась нам высшим кулинарным наслаждением, доселе невиданным и таким шикарным. Наши внуки, вероятно, поймут наше состояние после своего первого посещения китайского ресторана, где подают змей.
Очень надеюсь, что объединившись с нашими молодыми провожатыми, мы еще переживем нечто волнующее. Завтра влюбленная парочка заедет за нами, и можно считать, что путешествие началось. Чемоданы упакованы; Аннелиза только что отнесла теплый яблочный пирог соседке, вознаграждая ее заранее за полив своих любимых растений. Я решила быстренько кое-что прогладить, чтобы не оставлять невыполненной работы.
Зазвонил телефон. Я сняла трубку. Раздались вопли незнакомого пронзительного женского дисканта. Это дочка Эвальда, отчаянно разыскивающая отца. Сообщаю, что мы недавно получили от него почтовую открытку из Италии, в которой Эвальд обещает в скором времени вернуться.
— Моя мама умерла! — восклицает незнакомый голос и громко всхлипывает.
От ужаса по телу пробегают мурашки, язык словно онемел. Кое-как справившись с волнением, спрашиваю, что произошло.
Как и было договорено, сын Эвальда заехал за матерью в клинику и привез домой. В тот же день Бернадетта позвонила дочери и заверила, что лечение принесло результат — она чувствует себя намного лучше. На следующей неделе дочь тщетно пытается дозвониться до матери, и до нее наконец доходит, что с той что-то случилось. Бернадетта не любила выходить из дома.
Сегодня, в выходной, обеспокоенная дочь спозаранку села за руль и проделала пятидесятикилометровый путь до родительского дома, чтобы лично убедиться, все ли в порядке. И нашла в доме два трупа: своей матери и неизвестного мужчины. Одетая, под несколькими шерстяными одеялами Бернадетта лежала на диване, а неизвестный на кровати в гостевой комнате.
Девушка сообщила, что она ничего не трогала и сразу же позвонила в полицию, однако на первый взгляд никаких следов насильственных действий она не обнаружила. Не нашлось и посмертного письма. Врач установил, что смерть по всем признакам наступила несколько дней назад, но о ее причинах пока ничего сказать не может. Вскрытие покажет.
Разумеется, я пообещала, что как только Эвальд объявится, я незамедлительно направлю его к детям. Под конец разговора я позволила себе задать вопрос: не знает ли девушка некую докторшу по имени Йола Шэффер?
Дочь Эвальда ответила, что впервые слышит про такую и быстро попрощалась, поскольку собиралась продолжить разыскивать пропавшего отца. Ни о каком домике в Лигурии она также не слышала. От волнения я не успела запомнить ни ее имени, ни спросить номер телефона.
Увидев выходящую из соседского дома Аннелизу, я в полной растерянности бросилась ей навстречу. Господи, оставалось только надеться, что двойное убийство не на ее совести!
Своим принципиальным спокойствием и полной невозмутимостью при известии о трагедии подруга довела меня до белого каления.
— Для начала пойдем-ка в дом, — хладнокровно говорит она, — в конце концов, не нужно, чтобы об этом слышала вся улица. —
