– Меня так это раздражает! – восклицает он. – Был бы я всю жизнь рыбаком, ловил бы на муху и выезжал рыбачить в места, которые знал бы наизусть. Но нет, я отдаюсь всему только наполовину.

В теннис он начал играть довольно поздно, что помешало ему достичь успехов. Рыбачил он всегда, но недостаточно усердно.

– Я вечно путаюсь в удочках, и где-то в душе я и сам не верю, что у меня есть к этому какие-то особенные способности. Как и ко всем физическим занятиям. Я начал фотографировать еще в юности, и это было ужасно интересно, но экспертом я никогда не стал.

– Ты еще разбираешься в растениях и птицах.

– Ну опять же я не знаю названий всех деревьев в лесу. Всех растений. Некоторых, да, но не всех. Правда, я ужасно расстраиваюсь, когда не знаю чего-то от и до! Поэтому-то человек так раздражается, когда понимает вдруг, что теперь все будет становиться только хуже и хуже. Потому что мое тело ослабевает быстрее, чем я могу осваивать новые умения. Пока ты молод, ты считаешь, что стоит тебе только потренироваться, и ты будешь уметь что-то лучше, лучше и под конец станешь совсем экспертом. Но все это всегда было как-то половинчато, как будто я слишком скользкий, чтобы удерживать амбиции в какой бы то ни было области, – смеется он. – Я никогда не побываю в Америке. Еще двадцать лет назад я бы такой возможности не исключал. Я не стану играть в теннис лучше, чем сейчас. И на самом деле это понимание находится довольно далеко от представления о том, что перед тобой открыты все возможности. Есть какая-то поворотная дата, когда ты признаешься самому себе, что то-то и то-то никогда не произойдет.

– Похоже на мысли человека в кризисе среднего возраста.

– Ну да, просто кризис настиг этого человека не посреди жизни, а когда он уже одной ногой в могиле, – смеется он.

Он не исключает, что депрессия его была вызвана именно этим переходом: от жизни, полной надежд и амбиций, к гораздо более туманному существованию человека среднего возраста, когда самое большее, на что ты можешь надеяться, – это удовлетворенность сложившимся положением вещей.

– Наверное, вся эта кризисная ситуация имела еще какое-то отношение к моему возрасту. Я ведь всегда считал, что умру в каком-то обозримом будущем. Но вот старение, когда ты совершенно… – говорит он и спотыкается, как будто в предложении закончились слова. – Ну и… перспектива закончить свои дни в инвалидном кресле, глядя на искусственные фиалки и проходящих мимо молодых девушек, и вспоминать, как все было когда-то… Мы заканчиваем точно так же, как те олени, бегущие позади стада, и это ведь не потому, что мы хотим снова стать молодыми. Просто вся жизнь настолько зафиксирована вокруг каких-то эротических переживаний… и те фильмы, которые я снимал, они тоже заряжены сексуальностью. И раньше казалось, что стоит только поднажать и правильно выбрать направление – и ты сможешь продвинуться вверх по иерархии…

Какое-то время он сидит молча.

– Единственное, в чем я по-настоящему стал специалистом, – это в кино, – говорит он наконец. – И в этом есть преимущество, потому что продолжать снимать кино можно довольно долго.

– Можешь ли ты еще чему-то научиться в этой области?

– По крайней мере, я по-прежнему способен, находясь как будто в каком-то пузыре, делать фильмы, которые меня самого удивляют. Я бы удивился, если бы двадцать лет назад посмотрел «Антихриста». И «Меланхолия» обещает пока стать для меня неожиданным фильмом. В общем, наверное, у меня есть собственное охотничье поле, на котором я ловлю разные фильмы, – говорит он и начинает смеяться. – Это моя охотничья территория. Но вот что странно, по-моему, – это что там до сих пор можно подстрелить все новые и новые виды животных.

В какой-то момент депрессия стала настолько невыносимой, что Ларс фон Триер лег в психиатрическое отделение Королевской больницы. У него не осталось никакого терпения, так что он решил, что теперь другие могут попробовать как-то исправить ситуацию.