то в дом и открывать свои секреты, значит, ты стал, на хер, слишком подозрительным. Всех, кто опаздывал на совещания или не платил вовремя, наказывали. Всех, кого замечали поблизости от конкурентов или полиции, тут же вызывали к боссу и требовали объяснений. Б…ь, даже если кого-то заметили трахающим чужую жену, и то его вызывали на совет. Все, у кого он замечал недостойное поведение, и плевать какое, тут же оказывались на чертовом совете.

Я стоял там, на складе, и смотрел на мужчин, контролирующих мою жизнь. И происходящее, б…ь, казалось мне охеренно похожим на гребаный совет.

Я начал нервно бормотать всякую хрень, повторяя, что я не собирался делать то, в чем меня хотят обвинить, но тут Алек поднял руку, прерывая меня. Он полез в пальто и достал пушку, я хаотично пытался понять, какого хера я натворил. Он положил пистолет на край стола, а потом достал из кармана перочинный нож. Он медленно выдвинул лезвия, и я нахмурился, когда он положил его рядом с оружием. Я сконфуженно смотрел на предметы, не зная, что и думать – это выглядело, как подготовка к сраной инициации. Я давал клятву, я несколько раз видел, как принимают присягу, я знал процесс, но понятия не имел, что сейчас творится.

Алек кивнул своему консильери, показывая, что пора начинать. Мужчина прочистил горло.

– Эдвард Каллен, – назвал он, ожидающе глядя на меня.

– Да, сэр, – как бы сильно я не старался оставаться спокойным, голос все равно дрожал.

– Теперь ты женат, – сказал он.

– Да, сэр.

– Ты любишь свою жену?

– Да.

– Если ее жизнь будет в опасности, ты пожертвуешь собой, чтобы спасти ее?

– Конечно, – ответил я, думая, на фига он задает эти вопросы. – Я уже делал это, и сделаю вновь.

– Ты доверяешь ей?

– Абсолютно.

Он повернулся и кивнул Алеку, который указал мне на место за столом.

– Cu e surdu, orbu e taci, campa cent'anni 'mpaci, – проговорил он. – Мы не клуб. Мы – тайное общество… тайное – ключевое слово. La Cosa Nostra, дело нашей жизни, способ нашей жизни. Ты вступаешь в нее единственным возможным способом, таким, каким ты вошел в эту комнату сегодня – по собственной воле. Но выход один, и он лежит на столе. Ты уже принял клятву, ты знаешь правила, и знаешь последствия их нарушения. Если ты предашь наши секреты, ты умрешь. Нерушимо.

Я кивнул, когда он замолчал, чтобы он знал, что я слушаю, даже если я полностью потерялся в гребаной реальности. Голова кружилось, горло горело, желудок подергивался, и мне становилось вся тяжелее оставаться на месте. Я пытался не дергаться, не желая показаться нервным, даже пусть эти мудаки и так не тупы… они знали, что я скоро наделаю в штаны.

– Все, кто бежит в полицию за помощью, чтобы справиться с другим человеком – или глупцы, или трусы. Те, кто не может позаботиться о себе, о своей безопасности – тоже. Это признак слабости, ты никогда не покажешь свою уязвимость. Ты никогда не позволишь им думать, что они могут иметь над тобой власть. Ты сражаешься в наших битвах; ты не ждешь, что кто-то решит твои проблемы. Мы не инициировали тебя, чтобы защитить, мы сделали это, потому что ты можешь защитить себя сам, и, защищая себя, ты защищаешь La Cosa Nostra. Понимаешь?

– Да, сэр.

– Изабелла знает наши секреты. Она видела наши лица и слышала наши голоса. Она знает наши имена. Она пережила то, что не должна была. Эта женщина может уничтожить организацию, может уничтожить все, что мы хотим защитить, но ты веришь, что она этого не совершит. Правильно?

– Да, сэр.

– Ты клянешься своей жизнью? Клянешься, что она – не угроза для нас, что наши секреты в безопасности?