такси.

Было холодно, и небо заволокли низкие серые тучи. Но все равно приятно было оказаться снаружи. Медсестра Эта натянула шарф на самый подбородок. Она поеживалась.

— Прости, не знаю, почему я на тебя сорвалась. Ты ведь не виноват.

— Трудное выдалось утро, — подсказал я.

— В каком смысле?

— Ну, не знаю, наверное, из-за Томаса.

Она покачала головой.

— Извини, что так получилось. Наверное, неприятно смотреть на подобные…

— Как он?

— С ним все в порядке, Мэтт.

Мимо нас торопливым шагом прошел мужчина с букетом цветов и огромным плюшевым медведем под мышкой.

— Вы дали ему успокоительное? Или как это называется?

— Э… Я не могу обсуждать пациентов. Я не хочу показаться невежливой, но тебя я тоже ни с кем не стану обсуждать.

Больше говорить было не о чем, но молчание получилось слишком напряженным. Я почувствовал себя неловко, поэтому предпринял еще одну попытку:

— Я здесь появился на свет. Ведь это то здание, где рождаются дети?

— Угу.

— Тогда я родился здесь. И сейчас в первый раз с тех пор попал в больницу.

— Правда? И никаких сломанных рук и ног?

— Нет, ни разу.

Я мог бы рассказать ей, что я часто бывал в таких местах с Саймоном: по субботам мы с ездили в больницу «Френчей», куда он ходил с мамой на занятия по развитию речи, а мы с отцом оставались сидеть в машине и играли в слова.

Обычно я замечал, как они выходили на улицу и шли через парк, а Саймон в это время повторял гласные звуки. Папа притворялся, что ничего не замечает, и тогда я говорил:

— Я вижу кое-что, что начинается на М и на С.

Он нарочно отвечал неправильно: «Э-э, Маркса и Спенсера?» Или: «Дай подумать. Мартышку и слона?» Это было даже не смешно, но у него получалось смешно, или мне так казалось. Я заливался смехом.

Я бы мог рассказать об этом медсестре, но подъехало такси.

— Ну вот, давай проверим твою почту, — произнесла она, берясь за ручку двери.

Я защелкнул ремень, все еще удерживая в памяти воспоминания о том, как мама с Саймоном забиралась на заднее сиденье. Она целовала папу в щеку и спрашивала:

— Ты когда-нибудь расскажешь нам, над чем вы так смеетесь?

По субботам, после занятий по развитию речи мы ездили в гости к бабушке. Папиной маме. Она была старше, чем бабушка Ну. Она давным-давно умерла. Мне кажется, я уже про это рассказывал.

Я не могу вспомнить ее лица.

В дальнем конце ее дома располагалась маленькая комната без окон, которую бабушка называла библиотекой. Одну стену занимали дверь и торшер, зато три других стены были до потолка заставлены сотнями и сотнями книг. Я старался туда не заходить, из-за клаустрофобии и вообще. Там было холодно и страшно, и почти не слышно голосов взрослых, сидевших в гостиной. Но однажды я все-таки забрался туда, потому что Саймон надоедал мне со своими гласными, и мне хотелось побыть одному. Я помню, как водил пальцем по корешкам книг, в тусклом свете торшера читал имена авторов и играл в выдуманную мною игру. Я решил, что на корешке написано не имя автора, а имя того человека, для которого эта книга написана. Я подумал, что у каждого человека есть такая книга, с его именем на корешке, и, если поискать как следует, то обязательно найдется моя.