сверх – компенсированного исполнения желания. Как раз тот пробел, который оставляет реальная жизнь, и выполняется услужливыми грезами сумеречного состояния; как раз уязвимое место прикрывается и с избытком заполняется ими. Первой предпосылкой для подобных созданий желания служит прежде всего энергичное вытеснение, которое в сумеречном состоянии удается часто гораздо лучше, чем в бодрствеином. Логическая переработка окружающей действительности заторможена; впечатления органов чувств, от которых не удается отгородиться, превращаются во что – нибудь безвредное и радостное, или из них строится даже законченная сцена с характером иллюзии, которая переносит из мучительной обстановки и изображает другую, лучшую.

Очень интересно следующее наблюдение, опубликованное Steinau–Steinruck[30], относительно острого психоза испуга у больного с истерией вырождения: совсем рядом с Гумлихом, стоявшим в окопе, разорвался снаряд самого крупного калибра. Вскоре после этого санитарный офицер Н., стоявший рядом с Гумлихом, увидел, что последний производит движения игры на рояле. Вдобавок он распевал песни. В промежутках он кричал: – «Сейчас я отправлюсь к моему отцу. Вы слышите музыкальную игру?» Когда Гумлих сделал попытку выскочить из окна, его удержали. Лишь с трудом удалось его связать и привести обратно (рассказ командира части).

Вскоре после этого, 7/Х 1916 ко мне (Steinau–Steinruck) в штольню в Pys, находившемся под сильным обстрелом, привели солдата Гумлиха, который спрашивал у каждого санитара, где ему купить картофеля, почему его и сочли за сумасшедшего. Выражение лица у него было боязливо – смятенное, взгляд бегающий, он был очень бледен, ломал себе руки. В штольне он, прежде всего, оглянулся кругом, как бы ища чего – то, затем решительно подступил ко мне с вопросом: – «Ты – Густав?» – Затем тотчас же: – «Ты ведь не Густав, а где же он»? Он рассказывает очень живо, но монотонным жалобным голосом, что его послала мать вместе с младшим братом за картофелем. И вот, на улице он потерял Густава. Последующее записано стенографически: – «Разве здесь фейерверк? И провода лежат здесь на улице, ничего не видно, то и дело падаешь. Мы должны были достать картофеля, но Густав не пришел; очевидно, он на музыке. – Где музыка? – Да на улице же, они производят такой грохот, ужаснейший грохот. Но Густава долго нет; только бы он пришел, чтобы мы могли достать картофеля. А то отец будет браниться. Отец голоден, у нас ведь нет больше хлебных марок». Непрерывно озирается в штольне. Я указываю на регистрационную карточку раненого, на которой врач передового перевязочного пункта пометил: «нервный шок», и спрашиваю, что это такое? сразу: – «это членская карточка потребительного общества». Я должен достать картофеля и т. д. « – Как Вас зовут?» – «Это есть на карточке». – Вы из Лейпцига? (он говорил на типичнейшем лейпцигском диалекте) – «Да». – Из этих и дальнейших ответов выясняется, что он Pys принимает за Лейпциг, деревенскую улицу за Petersstrasse, воронки от снарядов за ямы для кабеля, а огонь за музыку и фейерверк. На внезапное настойчивое возражение: «но ведь у нас война? (Krieg)[31] – он смотрит на меня несколько секунд остановившимся взглядом, затем черты его лица проясняются, как – будто он понял: «Krieg? A Krieg на Petersstrasse – это дело, это называется Krieg». – Что это на Вас за наряд? – Тотчас же: – «Да ведь это же мой новый серый летний костюм» Но с пуговицами на рукаве? – Крайне изумленный осматривает он пуговицы: – «Пуговицы, в самом деле, откуда же попали туда пуговицы? Мне нужно достать картофеля и проч.». История о Густаве и хлебных марках. Предоставленный на четверть часа себе самому, он стоит посреди оживленной суеты переполненного помещения, стоит, вытянувшись у стены, держа в странном положении голову и руки, смотрит, уставившись широко раскрытыми глазами в одну точку, и представляет таким образом картину настоящего ступора. Если с ним заговорить, он начинает вновь монотонным образом хныкать относительно картофеля. Он не реагирует даже на смех, который временами не могут подавить стоящие вокруг голштинцы; не обращает никакого внимания и на раненых.

Через полчаса я отправил его с санитаром в главный перевязочный пункт. Возвратившись, последний рассказал мне, что по дороге, весьма трудной, изборожденной воронками и находившейся притом под обстрелом, Гумлих был больше проводником, чем сопровождаемым; и, когда санитар проваливался в ямы от снарядов, что случилось несколько раз, он вытаскивал его каждый раз очень усердно. Прибыв на место, санитар показал Гумлиху санитарную повозку и сказал, что там он найдет Густава, С видимым облегчением