возвращаться.

Нельзя одинаково пережить одно и то же чувство дважды. Больше года назад, когда Ричард уехал, оставив жену внезапно, холодно и бессердечно, я был разозлен, потрясен, более того — я ненавидел его! В этот вечер по дороге в лагерь он говорил о том, что дал согласие на помолвку сестры в надежде на ее счастье, рассуждал о том, не пришло ли письмо от Саладдина, и не придется ли уже на следующий день ехать в Дамаск, гадал, как сейчас чувствует себя Рэйф, и я поймал себя на тщетной попытке собрать его чувства воедино. Но преуспел только в том, что ощутил жалость, какую можно испытывать к человеку с больной печенью, оказавшемуся за праздничным столом, или к калеке на марше, или к слепому, стоящему в лучах заходящего солнца.

Послание от Саладдина действительно пришло. Предводителям крестового похода предстояло ехать на следующий же день. А Рэйф Клермонский впал в коматозное состояние, как и предвидел Эссель.

Утром Ричард, уже готовый к отъезду, вверил Рэйфа моему попечению.

— Присмотри за ним, Блондель. Если он придет в сознание и чего-нибудь захочет, предоставь ему все, чего бы он не попросил. И предупреди священника. — Он натянул перчатки и постоял нахмурившись. — Когда придет время, возьми его руки в свои — говорят, это облегчает кончину. Но я должен ехать. Все остальные так торопятся домой, что если меня там не будет, то договор подпишут без сохранения за нами Акры. Мне пора… — Он по привычке погрыз большой палец, глядя на отрешенное, тронутое лихорадочным жаром лицо Рэйфа, и, резко повернувшись, вышел.

Рэйф умер на закате следующего дня. Эссель, бывший рядом, сказал мне, что он умирает. Я послал за священником. Тот с фанатичным усердием старался привести Рэйфа в чувство, чтобы он мог осознать свое состояние. Но ни пошлепывание по щекам, ни встряхивание, ни обрызгивание холодной водой ни к чему не привели. Наконец печальный и величественный ритуал был выполнен, и я остался один около его кровати.

В лагере стояла полная тишина. Командиры в сопровождении конных рыцарей уехали в Дамаск, а простые солдаты отправились в Акру либо прямо в гавань, забитую кораблями, ожидавшими великой суматохи погрузки. В нашем шатре никого не было — обычно пажи и слуги стремились уйти подальше от места, где умирал человек.

Был душный, жаркий вечер. В пурпурных лучах заката роились пылинки. В палатке стояло зловоние от гниющей плоти и звучало тяжелое, хриплое дыхание Рэйфа. Будь я трезв, мною овладела бы глубокая меланхолия, но я принял меры предосторожности, припрятав полный бурдюк «Крови Иуды». Вот уже год, как я не расставался с вином, и превратился из новичка, шатающегося, блюющего и падающего лицом в грязь, в одного из тех обманчиво трезвых пьяниц, которые, набравшись вина, отлично делают большую часть того, чем занимаются трезвыми, а некоторые вещи и гораздо лучше. Я был совершенно пьян, можно сказать, невменяем, когда услышал, что звук дыхания Рэйфа изменился, но был настороже и гораздо более спокоен, чем бывал трезвым.

Он дышал так, словно его открытый рот с растрескавшимися губами глотал не воздух, а густой суп с крупой. Внезапно стало тихо, и я подошел к Рэйфу. Он открыл глаза, и я встретил его признательный взгляд.

— Блондель?

— Я, Рэйф.

— Очень… темно.

— Уже вечер. Зажечь свечу?

— Нет. А где король?

— Ему пришлось уехать в Дамаск. Саладдин сообщил, что готов подписать договор.

— Я знаю. Акра… он должен получить Акру. Он хочет вернуться туда один и взять Иерусалим. Меня там уже не будет…

В таких случаях человек, при всей своей честности, всегда чувствует необходимость возразить, и я ответил традиционно:

— Полно, дружище, выше голову. Война возобновится не раньше, чем через три года, и…

— Ты же знаешь, Блондель, где я тогда буду. Дай мне немного воды, а потом внимательно выслушай меня. Я должен тебе кое-что сказать.

Я отошел к стоявшему на улице, у входа в шатер, кувшину с водой, покрытому влажной салфеткой. Издалека, со скрытой от глаз дороги, послышался быстрый, ритмичный топот копыт. Поначалу я подумал, что непредвиденные обстоятельства заставили Ричарда вернуться, чтобы самому подержать за руки Рэйфа, но топот не приближался.

Я вернулся к кровати. Там произошли изменения. Рэйф вжался в подушки и снова закрыл глаза. Он казался маленьким и жалким.

— Вот вода, — сказал я, поднося к его губам чашку. Он чуть отвернул голову.

— Потом… Послушай… король — великий человек, а ошибки великих пропорциональны их величию. Маленькие люди не могут судить об этом. Ты понимаешь меня? Ты должен быть терпимым… и добрым. — Он открыл глаза, остановил на мне взгляд, и я вспомнил взгляд отца Симплона, брошенный на мальчика, казавшегося туповатым, хотя обычно очень смышленого. «Мальчик, постарайся же, пойми меня, ты должен, ты можешь понять!» Этот настойчивый, красноречивый взгляд несколько мгновений ввинчивался в мои глаза, а потом затуманился. Я поспешно проговорил:

— Да, Рэйф, я понимаю. Я пойму.

Но это его не удовлетворило. Сухие темные губы шевельнулись снова, но звука не последовало. Потом он сделал слабое усилие в попытке подняться. Я просунул руку под плечи Рэйфа и немного приподнял его над подушкой, почти касаясь его головы своей.

— Я не могу вдохнуть… воздух, — прошептал он, затем неразборчиво пробормотал еще что-то.

Вынув правую руку из убежища за бортом куртки, я коснулся его руки. Он схватил ее, и на какую-то секунду мне показалось, что он пытается пожатием пальцев что-то передать от своего мозга моему, перелить из своего рассудка в мой, прежде чем смерть перережет все нити и навсегда унесет его тайну.

— Да, — громко произнес я. — Я знаю. Я понимаю. Я пойму это. Обещаю.

Он широко открыл рот и содрогнулся. Его руки выпали из моих, и я осознал, что держал руки мертвеца.

Я осторожно опустил голову Рэйфа на подушку, закрыл ему глаза и скрестил на груди его руки. Будучи трезвым, я поплакал бы, помолился и покаялся в некоторых темных мыслях. Но я в спустившихся на землю пурпурных сумерках отыскал дорогу к бурдюку с вином, с иронией думая о том, что переусердствовал, выполняя приказание подержать руки Рэйфа. Я почти держал его на руках, помогая ему своей ложью. Я не понял его — он слишком поздно пытался мне что-то объяснить.

На следующее утро, когда я занимался похоронами, мне стало известно, что за стук копыт я слышал накануне. В Тире был убит проезжавший верхом по улице города Конрад, маркиз де Монферра, и его вдова, следуя воле мужа, ехала сюда в надежде найти защиту у Ричарда. Но несмотря на этот факт весь лагерь уже после полудня гудел о том, что убийца нанят королем Англии.

Как оказалось, многие с легкостью поверили слухам. «Дезертир получил по заслугам», — говорили люди. И никто не задавался вопросом, почему из всех дезертиров выбран один Конрад. Филипп Французский спокойно жил в Париже, Леопольд Австрийский — в Вене, но к ним мстительная рука не потянулась. И никто не вспомнил о вражде между Конрадом и Стариком с Горы, о скромном, таившем угрозу торте. Враги Ричарда с радостью ухватились за еще одно свидетельство его кровожадности, а друзья почти открыто радовались тому, что отмщение началось, и притом так успешно.

Несколько бургундцев поспешили в Дамаск, чтобы рассказать обо всем своему герцогу. Англичане и аквитанцы, повернувшись, как флюгера, выразили полную уверенность в невиновности Ричарда и поспешили принять меры по пресечению распространения клеветы. Они догнали бургундцев в Хоразине, и