Этого поющего мальчика, Блонделя, за гроши игравшего на лютне посреди рыночной площади, нашла я. И я же привела его в замок.

Теперь я получаю большое удовольствие от воспоминаний, вызывающих у меня множество умозрительных заключений и других мыслей. Порой я прихожу к совершенно фантастическим выводам и говорю себе: «Великий Боже!» Не только множество жизней пошло бы совершенно иначе, но и вся кампания, которую называют Третьим крестовым походом, выглядела бы абсолютно по-иному, если бы мне не вздумалось в то утро выйти из дому на улицы Памплоны.

Я могла беспрепятственно ходить одна в любое время и куда мне вздумается и, вероятно, пользовалась в этом отношении большей свободой, нежели любая другая женщина в Наварре, потому что у бедных женщин полно обязанностей, отнимающих у них все время, а богатые связаны условностями. Правила поведения женщин основаны на страхе — на страхе перед насилием или разбоем, на опасении, что сами они на кого-нибудь заглядятся. Но никому не пришло бы на ум попытаться изнасиловать меня — неприглядное уродливое создание, каким я была от рождения, с постоянно согнутой, как в поклоне, спиной и с головой, словно вырастающей из грудной клетки. Я выглядела так непривлекательно, что большинство мужчин не могли смотреть на меня без отвращения, никто, по крайней мере в Памплоне, и в мыслях не имел меня ограбить, потому что, не говоря о моем положении, большинство горожан меня попросту боялись, считая колдуньей. Что же до блудливых взглядов, то, даже если бы я и грешила этим, вряд ли кто- нибудь пытался бы их ловить. Да и что бы изменилось?

Что бы изменилось? Сейчас я вам расскажу.

Увидев толпу и услышав звуки музыки, я, спотыкаясь, дошла до столпившихся людей. Естественно, увидеть я ничего не могла, но почти в тот же момент толпа передо мною начала подаваться назад, а поскольку я оставалась на месте, люди обходили меня с обеих сторон, и я скоро поняла почему. Какой-то человечек, лишь чуть выше меня ростом, ходил между людьми со шляпой в руках, а те, кто до этого упорно старались пробиться поближе к месту действия, теперь столь же энергично устремились в обратном направлении, чтобы не платить за полученное удовольствие. На открывшейся передо мной площадке я увидела привязанного к столбу рыночной коновязи лохматого бурого медведя, а между ним и мною стоял паренек, тщательно заворачивавший в кусок парусины свою лютню.

Мне всегда казалось важным самое первое впечатление о людях. Когда видишь человека впервые, происходит чисто физический процесс зрительного восприятия чисто физического же его образа. И это уже никогда не повторяется при следующих встречах с ним. После первого контакта глаза воспринимают нового знакомца с поправкой уже известное или же на свое воображение, в чем я убедилась на собственном примере. Люди, видящие меня в первый раз, в ужасе и отшатываются, однако с теми, кто со мной живет и давно знает меня, такого не происходит. Для объяснения этого в голову приходят такие слова, как «обыденность» и «привычка», но непонятно, как обыденность и привычка позволяют забыть о чисто физическом образе? Я выгляжу в равной степени уродливо как в сотый раз, так и при первом взгляде. Беренгария годами остается такой же красивой, как и раньше. Ничто не меняется, кроме взгляда того, кто на тебя смотрит, который при продолжительном общении утрачивает первоначальную остроту.

Итак, при первом взгляде, не затуманенном ни предварительным знанием, ни какими-нибудь эмоциями, этот мальчик завораживал мгновенным и интригующим обаянием. Он вовсе не выглядел бродячим музыкантом, и, хотя был одет в сильно поношенную одежду, его окружала загадочная аура врожденных хороших манер. Волосы, подстриженные «под пажа», были очень светлыми и отливали под лучами солнца золотом соломы, резко контрастируя с загорелой кожей. Глаза мальчика были также светлыми и в сочетании со светлыми волосами выделяли его из прочих, хотя в остальном он был вполне зауряден. Но самым удивительным в его поведении было полное отсутствие интереса к происходившему вокруг. Он отыграл свое, и теперь его партнер, тот самый маленький человечек, пытался выбить у толпы плату за концерт, сам же музыкант не проявлял ни малейшего интереса к этой части предприятия. Завернув лютню, он направился к медведю. Тот встретил его с восторгом — поднялся на задние лапы и почти обнял передними. Мальчик порылся в верхнем кармане поношенной куртки, вытащил оттуда яблоко, вложил его в лапы медведю и как-то отчужденно, отстраненно замер в ожидании.

Человечек, взглянув на меня, поднес шляпу к самому моему подбородку. Я нащупала в своей поясной сумке серебряную монету и бросила в шляпу.

— Да благословит вас Бог, леди, да будет благосклонно к вам небо, леди, — задохнулся он от изумления и снова принялся преследовать более уклончивых зрителей.

Я сделала несколько шагов вперед и обратилась к мальчику. Он тут же обернулся ко мне, и выражение учтивого внимания, мгновенно появившееся на его лице после вспышки отвращения, сменилось знакомой мне жалостью, которую мой вид часто внушает мягкосердечным людям.

— Вы очень хорошо играли, — заговорила я.

— Мне это очень приятно слышать, — ответил он, склоняясь в поклоне, изяществу которого мог бы позавидовать любой придворный.

По необъяснимой причине я так смутилась, что не могла найти слов. Я услышала последние звуки его музыки, заплатила за это, сделала ему довольно необоснованный комплимент, и теперь мне следовало повернуться и пойти своей дорогой. Но что-то меня удержало.

— А что делает медведь? — спросила я.

Лицо мальчика потемнело.

— Пляшет, — коротко ответил он. — И держит на носу мяч.

С этими словами он шагнул к медведю и снова почесал его за ушами. Тот опять поднялся, положил лапы ему на плечи и ткнулся длинным носом ему в шею.