на Ричарда не иначе как с омерзением и ненавистью.

Разделавшись с пленными и разместив свой гарнизон в Акре, Ричард готовился к долгому маршу на юг.

Среди вещей, захваченных при взятии Акры, была стопка карт, являвших собой не только образцы чертежного искусства, но и чудеса точности, по сравнению с картами, бывшими в распоряжении крестоносцев. С глубокой проницательностью, свидетельствующей о том, что на некоторые вещи Ричард реагировал живо и остро, хотя во многих случаях не отличался богатым воображением, он поначалу заподозрил подвох и предположил, что сарацины оставили их специально, для того чтобы дезинформировать нас. Взяв одну из карт ближайших окрестностей Акры, Ричард в сопровождении Рэйфа Клермонского, прекрасно знавшего округу, потратил целый день на тщательнейшую сверку карты с местностью. Вернулся он удовлетворенный и усадил меня за снятие копий, чтобы у каждого предводителя была своя карта.

— Пусть это будет им подарком. Кроме того, теперь они смогут быстро найти основную колонну, если вдруг потеряют нас в пустыне, — сказал он.

Рэйф, обладавший ловкими пальцами, помогал мне копировать, и мы с шутками переносили на бумагу замысловатые завитки, украшавшие поля сарацинских карт, — он называл их «арабесками». Должен сказать со всей откровенностью, что у Рэйфа, как видно, имевшего в этом деле опыт, арабески получались лучше, чем у меня. А мне пришла в голову фантазия оставлять чистым один угол карты, чтобы потом изобразить на этом месте штандарт и знаки различия будущего владельца карты.

Душным вечером мы уже заканчивали раскраску королевских лилий в углу карты для его величества короля Франции. Рэйф принялся за арабески на другой, а Ричард, склонившись над оригиналом, подсчитывал колодцы и родники и составлял график движения — с таким расчетом, чтобы к вечеру каждого дня останавливаться вблизи источника питьевой воды.

— Карта настоящая, — заметил он, отодвигая ее в сторону и отбрасывая со лба влажные от пота волосы.

Не прерывая работы, Рэйф заметил:

— Этот путь был проложен для караванов с пряностями, направлявшимися в Египет, сир. Груз перевозили исключительно на верблюдах. Тюки с пряностями были не очень большими. Верблюды шли быстро, и если иногда оказывались без воды, то это не имело особого значения.

— Ну, деньги на верблюдов у меня были. Но я потратил их на мулов. Верблюды несут на себе груз, но их не запрягают — по крайней мере, я нигде не видел ни одного верблюда в упряжке. А тебе доводилось? Но, как бы то ни было, где я сейчас возьму достаточно верблюдов, чтобы везти весь наш груз? Нам ведь надо взять с собой и воду. Бочками, чтобы хватило для мулов, и… Рэйф!

— Сир?

— Оставь свои арабески! Возьми десять человек и соберите по всей Акре бурдюки для вина и воды. И надо бы сделать новые… Погоди, садись и пиши приказ губернатору, я подпишу. Передай ему, чтобы закололи всех коз и барашков, какие есть, и засолили мясо — пусть за этим проследит раздатчик Рольф. Возьми его с собой. И пусть как можно скорее изготовят из кож бурдюки для воды. Я нагружу ими всех солдат… О, что это значит?

В дверях стояли, не решаясь войти, четверо знатных французов, одетых в лучшее платье. Гийом де Понтиньи, оспаривавший у графа Альженейского звание «старейшего крестоносца» — а оба они родились в один и тот же день, — стоял чуть впереди остальных, с небольшой серебряной шкатулкой в руках. Ричард встал, быстро подавив нетерпеливый взгляд. На нем были только рубашка и подштанники, и те влажные от сильно пахнувшего пота. Густые черные чернила, которыми пользовались арабы — Конрад де Монферра сравнил их с дегтем, — хотя и не растворялись в холодной воде, но пачкали при прикосновении потных рук, поэтому карта, которую держал Ричард, с обратной стороны была покрыта грязными пятнами. Он вытер испачканные руки и лицо одеждой, являя разительный контраст с прилизанными, чистыми французами с тщательно уложенными волосами и расчесанными бородами.

— Милости прошу, милорды, чувствуйте себя как дома. И простите мне мой костюм. Если бы я знал о том, что вы собираетесь меня навестить, то встретил бы вас в более подобающем виде. — Его лицо осветила веселая мальчишеская улыбка. — Я стою перед вами, как при коронации. — Он опять отбросил назад волосы, при этом снова мазнув по лицу грязной рукой, приказал придвинуть поближе стулья и подать вина.

Ни один из французских вельмож не проронил ни слова. Они величественно подошли к дощатому столу на козлах, милорд Понтиньи взглянул на разбросанные по нему карты, быстро отвел взгляд и поспешно — словно она жгла ему пальцы — поставил на стол серебряную шкатулку.

Ричарду стало не по себе от воцарившейся тишины и церемонного поведения французов, сильно напоминавшего поведение участников похоронной процессии, и он очень громко спросил:

— Что это такое, милорд Понтиньи? Вы принесли мне подарок? От моего французского брата? Что ж, слава Богу, и у меня есть кое-что для него — фонарь, который будет освещать ему путь в Иерусалим. — Он протянул руку и взял карту, над которой я работал.

Старый Гийом де Понтиньи поднял глаза, посмотрел на карту и провел рукавом по лицу, утирая слезы.

— Ради Бога, — вскричал Ричард, — что с вами, милорд? — Он выпустил из рук карту, обошел вокруг стола и хотел положить руку на плечо Понтиньи, но старик поспешно шагнул назад и отрывисто заговорил. Голос его прерывали рыдания:

— Милорд, мы посланы сюда, чтобы сообщить вам о том, что наш повелитель, король, отплывает домой.

— Домой? — переспросил Ричард. Голос плохо слушался его, лицо побагровело и так же быстро сделалось мертвенно-бледным. Он засосал щеки и прикусил их изнутри, затем разжал зубы, глубоко вдохнул через рот и тихо сказал: — Рэйф, ступай, выполняй мое приказание. Прошу вас, милорды, садитесь. — И опустился на стул. — Вы пришли сообщить мне о том, что Филипп Французский отказывается участвовать в крестовом походе?

— Милорд, он возвращается домой. Наш король больной человек. Он непрерывно болеет со дня высадки и чувствует, что во время марша будет только помехой.

— Я тоже недавно был болен, — так же тихо заметил Ричард. — И никто не проливал по этому поводу слез. Почему вы плачете, Гийом?

За Понтиньи ответил один из его спутников:

— Нашему повелителю не хватает вашей энергии, милорд.

— Это верно. Но то же самое можно сказать и о тысячах других. Однако, милорды, я вижу, что его поручение вам не по вкусу. Так не будем больше говорить о нем.

Он потянулся рукой к серебряной шкатулке и поднял крышку. Его пальцы нащупали и извлекли из нее распятие с тонкой золотой цепочкой. Он внимательно осмотрел его, словно за всю свою жизнь никогда не видел ничего хотя бы отдаленно похожего, положил его на лежавшую перед ним карту, опустил голову, а затем снова поднял глаза.

— Многие посчитали бы это предзнаменованием. Посмотрите, он лег прямо на Иерусалим. Милорды, передайте мои поздравления и благодарность моему французскому брату и скажите ему, что я не расстанусь с этим символом, пока не возложу его на Гроб Господень.

Что-то вроде благоговейного ужаса мелькнуло в глазах старого Понтиньи.

— Сир, уходят не все французы. Пять тысяч остается…

— …под командой милорда Бургундского, — закончил Ричард. Ему это было и так ясно.

Понтиньи кивнул.

Я подумал, что такое положение дел достойно сожаления, потому что Гуго, герцог Бургундский, обладал острым умом и талантом звукоподражания. Сразу же после взятия Акры, когда у всех на языке были