la poursuite, tu comprends?[12]

Речь шла, разумеется, о Филипе. Не счел ли он ее слишком развязной, не слишком ли она поторопилась выказать свои чувства?

– Мне нет до этого дела! К тому же Филип вовсе не такой, – возмутилась Мариса.

В театре, разместившись рядом с тетей в богатой ложе, она сразу стала всматриваться в толпу, надеясь его отыскать. Однако уже через минуту ей пришлось сесть и изобразить безразличие; ей было неприятно, что ее так беззастенчиво разглядывают, хотя на самом деле внимание было обращено не на нее: с того момента, как в той же ложе, но в первом ряду, уселся вместе с нарядной Жозефиной первый консул, публика больше смотрела на них, чем на сцену.

Играли древнегреческую комедию Аристофана, одну из тех, которые Мариса послушно прочла за истекшие недели, но ей было трудно сосредоточиться. Она решила дождаться антракта. Если он в театре, то уже увидел их и обязательно явится в ложу. Она обратила внимание, что и тетушка ведет себя неспокойно: она не выпускала из рук веер и слишком часто отвлекалась от сцены, тоже пытаясь кого-то отыскать. Нового возлюбленного? Мариса припомнила шутливый разговор, подслушанный ею на балу в Мальмезоне. Любопытно, кто исполняет сейчас эту роль? Бедная тетя Эдме, такая падкая до удовольствий, была еще в юности выдана за мужчину гораздо старше себя годами. При устройстве браков меньше всего заботились о чувствах женщины. Мариса поняла, насколько ей повезло: ведь она избежала этой участи! Не важно, какой ценой…

Она погрузилась в размышления, почти не обращая внимания на сцену. Внезапно вспыхнул свет. Она спохватилась: опустился тяжелый занавес, что свидетельствовало о завершении первого акта.

Разговоры, не утихавшие и во время действия, разом сделались громче. Зрители прикладывали к глазам лорнеты; обладатели мест в разных ложах с любопытством разглядывали друг друга. Сейчас было самое время наносить визиты, однако осмелится ли Филип появиться в ложе, где восседает сам Бонапарт? Император смотрел на свою сестру Полин, которая была, как водится, окружена мужским вниманием. В отличие от Жозефины, которая огорченно прикусила нижнюю губу, Полин не было дела до недовольства брата.

Мариса, сидевшая в глубине ложи, тоже озиралась, стараясь, однако, не привлекать к себе внимания. Она не исключала, что Филипа нет в театре. Ведь она сама не знала накануне о предстоящем выезде.

Поднялась легкая суматоха: Наполеон Бонапарт, сопровождаемый братом, покинул ложу. Жозефина продолжала улыбаться, однако уже терла пальцами виски. Марисе было искренне жаль ее: она вспомнила разговоры, что первый консул якобы увлечен актрисой, занятой в этом спектакле.

Раздался громкий смех Полин: один из ее обожателей положил руку на ее голое плечо. Мариса подалась вперед, чтобы лучше видеть происходящее, и тут же была наказана за любопытство: с ней встретился глазами зловещий Жозеф Фуше, герцог Оранский. Поприветствовав ее поклоном, он скривил тонкие губы, что должно было изображать улыбку. Мариса поспешно перевела взгляд на соседнюю ложу – и ее собственная улыбка превратилась в ошеломленную гримасу.

Наконец-то она увидела Филипа. Он был красив и безупречно одет, как и всегда, но чем-то обеспокоен. При нем находились две дамы. Голова той, что постарше, была украшена тюрбаном с перьями, в руке она держала усыпанный бриллиантами лорнет. Молодая женщина – кислого вида, с мышиными волосенками, в белом муслиновом платье с жемчугами – и была, по всей видимости, леди Анабеллой Марлоу. Как он смеет! Еще накануне вечером он целовал ее, еще на заре шепотом просил ее простить ему дерзость и оправдывался тем, что блеск ее глаз при свете луны совершенно его околдовал…

То было только начало ее унижений. До нее донесся смех тети Эдме:

– Дорогая, обернись же и удостой нас своим вниманием! Нас идет приветствовать сам принц Беневенто, а ты погрузилась в какие-то девичьи грезы!

Мариса вспыхнула и обернулась. Ее ждало потрясение, лишившее ее дара речи. Непроизвольно расширившиеся глаза встретились с парой неумолимых стальных глаз. Сквозь шум в ушах она еле расслышала галантную речь Талейрана:

– Разрешите представить вам моего американского друга. Кажется, вы уже знакомы с графиней де Ландри? Капитан Доминик Челленджер. А это, месье, очаровательная юная племянница милейшей графини…

Мариса почти оглохла от потрясения. Он молча поклонился, не скрывая презрительной улыбки. У нее хватило силы воли, чтобы в ответ на его приветствие слегка наклонить голову. Ей казалось, что все ее тело превратилось в кусок гранита. Положение спасла тетя – коснувшись руки капитана Челленджера, она шутливо прошептала:

– Стыдитесь, сэр! После ваших признаний, которыми так изобиловала предшествующая неделя, я надеялась увидеть вас раньше.

Так вот кто оказался новым тетушкиным обожателем, тем самым «кавалером-брюнетом», о котором уже ходила молва! Его она никак не ожидала увидеть здесь. Стоило ей расстаться с прошлым и почувствовать себя в безопасности, как…

У нее уже дрожали коленки, однако взгляд капитана, к счастью, был теперь обращен на тетку, улыбавшуюся его речам. Марисе казалось, что она утратила способность связно мыслить. Ей на помощь пришел хромоногий Талейран, который любезно завел с ней легкую беседу, чтобы не мешать парочке кокетничать.

– Каково ваше впечатление от первого парижского вечера, мадемуазель? Не скучаете ли вы по тихому Мальмезону?

Она машинально произнесла какую-то любезность, надеясь, что сердце не выскочит у нее из груди и она снова возьмет себя в руки.

Почему он до сих пор в Париже? Она так надеялась, что он уже давно бороздит морские просторы! Неужто он действительно ходит в любовниках у ее тети? Она оказалась в щекотливейшем положении. У нее не хватило смелости что-либо сказать ему, как, впрочем, и у него…

Ложа стремительно наполнялась людьми, пришедшими засвидетельствовать свое почтение супруге первого консула и ее приятельнице графине де Ландри – воплощению жизнелюбия и блеска. Мариса со смешанным чувством провожала взглядом удаляющегося Доминика Челленджера, едва кивнувшего ей на прощание. Она с облегчением перевела дух, когда поняла, что все обошлось; в то же время ее душил гнев из-за того, что она не осмелилась прилюдно заклеймить его позором.